Учитель

Оставалось выдержать еще шестнадцать минут. К этому времени вопросы обычно принимали личный характер, а почти сорок пять минут уходило на установление связи между участниками сеанса. Имоджен взглянула на психоаналитика под иным углом зрения: дело в том, что почтенный доктор был ровесником жертв недавних кровавых расправ. А если он тоже один из них? Один из кого? Она до сих пор понятия не имела, кто мог совершить все эти жуткие убийства. Сознание не позволяло подойти к выводам, которые «кричали», умоляя раскрыть истину.

– Как вы спите?

– Сплю? Вы о чем? – Имоджен улыбнулась.

– Если нужно, то выпишу новый рецепт.

– Спасибо, доктор, не надо. Бессонница меня устраивает, а от лекарств уже и так тошно. – Она ему не доверяла.

– А как насчет приступов паники? По-прежнему возникают?

– Не так часто. – Разговор на больную тему заставлял чувствовать себя жалкой неудачницей, поэтому Имоджен старалась казаться равнодушной и делать вид, будто вопрос ее не волнует. Но если бы это соответствовало правде, она отказалась бы от сеансов сразу, как только истекло назначенное время.

– Почему? – спросил дотошный инквизитор.

– Когда никого вокруг по-настоящему не знаешь, чувствуешь себя спокойнее.

Доктор прилежно занес ответ в блокнот:

– А новому напарнику доверяете?

– Стараюсь. Во всяком случае, до сих пор он не давал поводов для сомнений.

– Рассказали о нападении?

– Пока нет.

Доктор Сомнер снова что-то записал. Имоджен знала, что, если спросить, он скажет, что именно, но спрашивать не хотелось: какой смысл? Сеансы психотерапии оставались единственным средством хотя бы немного уменьшить тревогу, не покидавшую после случившегося в Плимуте отвратительного происшествия. И все же Имоджен с трудом принимала вторжение в свой внутренний мир, упорно уклоняясь от разговоров на важные для себя темы. Обычно сидела с покорным видом и прикидывала, сколько еще удастся продлить формальности, чтобы оставить как можно меньше времени для серьезного вмешательства.

– А как обстоят дела с работой? Я имею в виду настоящую работу. Выдерживаете? – осведомился доктор Сомнер и взглянул поверх очков.

Имоджен ненавидела слово «выдерживать»: оно звучало так, как будто она из последних сил цеплялась за жизнь, балансируя на грани сумасшествия.

– Да.

– Как сейчас себя чувствуете?

– Случай странный и ужасный; общая картина пока не сложилась. Но нет, воспоминания вовсе не провоцируют нервозности.

Эти слова Грей тоже ненавидела: можно подумать, будто она способна внезапно потерять самоконтроль и устроить истерику. Медицинская терминология всегда вгоняла в тоску: беседа со специалистом неизбежно сводилась к набору штампов. Регулярное психологическое обследование положено солдатам, разве не так? А ей всего лишь хотелось освободить душу от впечатлений и переживаний – вовсе не для записи. На первом же сеансе Имоджен попросила доктора Сомнера не пытаться поставить диагноз – боялась получить клеймо. Старалась не думать о том, что психоаналитик хитро выуживает из нее информацию.

– Что касается мужчин… С тех пор как уехали из Плимута, с кем-нибудь встречались?

– Эта тема выходит за рамки наших бесед, доктор. Кажется, я ограничила круг вопросов.

– Хорошо. В таком случае позвольте спросить о матери. На этой неделе вы ее навещали?

Сомнер снова начал писать, а Имоджен внимательно посмотрела на ручку, пытаясь разобрать буквы и слова. Хотелось узнать, что именно он считает важным отметить, но она промолчала. Проблема в том, на чьей стороне сила. Имоджен понимала, что должна позволить себе быть уязвимой – во всяком случае, здесь, – и старательно над этим работала. Доктор поднял голову от блокнота, настойчиво повторив вопрос. После серьезного происшествия курс психотерапии считался обязательным условием для возвращения на службу, а потом, уже во время работы, предстояло раз в две недели являться на проверочные беседы, для контроля состояния. Имоджен опасалась, что любое проявление слабости будет моментально отмечено и послужит поводом к отстранению от дел или даже к увольнению, а потому старательно скрывала переживания, притворяясь «крепким орешком». Но сеансов не пропускала.

– Да, иногда езжу после работы, – ответила она, не желая признать, что на самом деле ездит часто, пытаясь заполнить пустоту существования.

Своей жизни у нее не было. Нужно ли признаваться, что мотается в Плимут почти каждый день? Тогда он сразу спросит, не мешают ли поездки личной жизни и не сторонится ли она отношений. Имоджен знала ответ и не хотела услышать подтверждения. Все это ни к чему.

– Путь неблизкий.

– Мне нравится водить машину, дорога прочищает мозги.

– Как поживает матушка? – Доктор снова что-то записал.

Вот он, вопрос, не имеющий ответа. Действительно, как поживает матушка? Существовал единственный выход из тупика, и Имоджен неизменно им пользовалась, выбирая наименее неприятную версию правды:

– По-прежнему.