Учитель

Дэвид заплатил таксисту и с опаской вошел в квартиру, однако комнаты выглядели спокойными, нетронутыми, все оставалось на своих местах. Он налил себе виски и добавил льда из холодильника. Снял галстук, опустился на диван, включил телевизор и начал просматривать каналы в поисках новостей. Знать ничего не хотелось, и все же рука сама тянулась к пульту, как тянется язык к больному зубу. Сообщения ограничивались общими комментариями, не вдаваясь в подробности. Однако сознание сохранило мельчайшие детали давних событий. Дэвид помнил того мальчика, которому удалось скрыться, и других – тех, кому повезло значительно меньше. Помнил и лица друзей, наслаждавшихся страданиями подростков. Не забыл, как стоял в центре и выносил приговоры: всегда любил выступать перед публикой.

Дэвид допил виски и выключил телевизор: надо было выйти на улицу, где-то скрыться, а не сидеть здесь, ожидая конца. Хотел встать, но ноги подкосились. Разбив стеклянный кофейный столик, он рухнул на пол. Постарался пошевелиться, но тело не слушалось, словно налитое свинцом. Посмотрел вверх и увидел одного из тех, о ком только что думал.

– О, пожалуйста! Пожалуйста, не мучь меня! – закричал Дэвид, когда человек втащил его обратно на диван. Он хотел схватить убийцу за руку, но получил удар по лицу, потерял равновесие и попытался упереться руками в спинку. Пальцы онемели, а ладони болели, будто их кололи иголками.

– У нас мало времени.

Человек поставил перед Дэвидом треногу, укрепил камеру, настроил параметры. Шагнул к стереосистеме и нажал кнопку. Знакомая мелодия Малера подтвердила то, что стало ясно с первого взгляда: ему предстояло умереть.

– Мало времени для чего? Что ты задумал?

– Хочу услышать исповедь.

– Может, хочешь денег? У меня есть деньги, а если нужно, достану еще больше. Знаю многих людей; готов дать тебе все, что пожелаешь. – Слова вылетали изо рта прежде, чем Дэвид успевал соединить их в связное предложение.

Пальцы больше не двигались. Ноги не подчинялись. Было холодно, а во рту накапливалась слюна.

– Что ты со мной сделал?

– Болиголов. Помнишь, что это такое? Я-то отлично помню. Забыл, как он действует? Сначала подступает тошнота. Полагаю, эту стадию ты уже прошел. Я рискнул подмешать травку в твой стакан с водой.

– Ты был в с-студии? – В голове стучало, а каждое слово сопровождалось плевком.

– Слюнотечение! – Убийца загнул два пальца. – А боли в желудке уже начались? Ощущение неповторимое. – В безжалостном ледяном перечислении он загнул третий палец.

– Пожалуйста!

– Если начнешь говорить сейчас, я тебя спасу. Достаточно вставить трубку в горло и вызвать «Скорую», прежде чем откажет дыхательная система.

– Нет. Пойми, увидят мои дети.

– Скоро станет очень больно, Дэвид. Сам знаешь. А если повезет, врачи приедут до того, как ты обделаешься.

– Кто… для кого видео?

– Может, ни для кого, а может, выложу в Интернет. Не исключено, что отправлю твоей подружке Беверли, и она получит удовольствие или предпочтет прочитать в эфире историю о том, как кто-то нашел то, что от тебя осталось.

– Не трогай ее!

– Дэвид, сейчас не лучшее время диктовать условия.

– Хорошо, хорошо, я согласен!

– Назови свое имя, а потом признайся в преступлениях и укажи сообщников.

– Уйти от расплаты тебе не удастся!

– А может, я и не собираюсь уходить от расплаты. – Они долго смотрели друг на друга в упор, будто верили, что взглядом можно убить. Наконец мститель опустил голову.

– Теперь говори!

На камере вспыхнула красная лампочка. Дэвид чувствовал, что рот переполнен слюной, и знал, что при первом же слове по подбородку и шее потекут отвратительные ручьи. Странно, что во всем происходящем это обстоятельство особенно угнетало. Вовсе не то, что легкие вот-вот откажут, и даже не то, что через пару минут он будет сидеть в луже собственных экскрементов. Беспокоило, каким он предстанет перед людьми и что подумают зрители, увидев, как известный диктор с трудом ворочает языком.

– Я, Дэвид Карутерс, готов исповедаться. – Он говорил медленно, подбирая слова и с усилием выталкивая их изо рта. – Я совершал очень плохие поступки. Порочные поступки. – Мысли начали путаться, а живот пронзила острая боль. – Я собственными руками причинял боль детям. Принадлежал к группе, верившей, что личная жертва служит высшей цели. Мы считали, что поступаем правильно! Забирали мальчиков для того, чтобы сделать лучше. Это Питер и Кевин… они зашли слишком далеко… убивать мы не собирались… цель заключалась не в этом… – Силы иссякли, и Дэвид заплакал. – Не могу. Не могу это сделать. – Камера отключилась.

– Полагаю, для начала достаточно, хотя слова о «личной жертве» звучат слишком красиво. Следовало добавить, что в жертву приносили не тебя.

– Теперь отпустишь?

Дэвид ненавидел свой жалобный голос и сознавал, что чем жалобнее будет просить, тем с большей вероятностью умрет. Он понимал правила – черт возьми, он сам устанавливал их.