Учитель биологии

– Сообщить, говоришь? – ухмыльнулся оперативник и наотмашь ударил доктора в лицо раскрытой ладонью. Перед глазами доктора поплыли круги, и он уже не помнил, как его усадили в машину, как его везли и куда везли, а пришел в себя только в кабинете у оперативника, проводившего допрос по поручению следователя. Так он познакомился с майором. Допросив, оперативники отвезли его в следственный изолятор, на прощание посоветовав не отказываться от своих признательных показаний, иначе, сказал майор, будет только хуже. После двух месяцев, проведенных в следственном изоляторе, в тесной камере, где помимо него содержалось еще человек пятнадцать и по очереди, в две смены спали на тюремных койках, а отправлять нужду надо было в парашу на виду у всех, в нем еще теплилась надежда, что все обойдется, что за него внесут деньги, выкупят, наконец, и он снова будет на свободе заниматься привычным делом, когда узнал от адвоката, что жена ушла, забрав детей, клиника закрылась, а арендодатель забрал его оборудование за долги. Погоревав, он приготовился к самому худшему, и, когда его однажды вывели на допрос, в комнате для допросов его ожидал тот же самый майор, что допрашивал его в самом начале следствия. Поинтересовавшись самочувствием и посетовав, что в тюрьме находится человек, никак не заслуживающий подобного обхождения, видимо, намекая на него, майор без обиняков сделал предложение, от которого он не смог отказаться. «Ну вот ты представь себе, – говорил ему майор, – скоро будет суд, и даже с учетом твоего положительного послужного списка, наличия малолетних детей тебе дадут лет восемь, сидеть будешь где-нибудь на Севере, там ужасные условия, ненавидят мусульман, администрации колоний закрывают глаза на избиения и издевательства осужденных, заставляют есть свинину, сажают в камеру с нечистотами, и вообще никакого сострадания, даже к своим. Представь себе посёлок в тайге, а вокруг три-четыре зоны, и для поселка, построенного еще во времена ГУЛАГа, эти зоны градообразующие! Прадед при Сталине был надзирателем, дед, отец, а теперь и внуки – селекционно выведенный тип надзирателя: без чувств, без жалости, без мыслей, и тут ты! – восклицал майор. – А я тебе предлагаю полное забвение, немедленную свободу и неплохую работу, и, заметь, хорошо оплачиваемую. Подумай! Если согласишься, то уйдешь вместе со мной вон туда», – и показал рукой на крыши близлежащих домов, видневшихся из окна изолятора. Уговаривать его долго не пришлось, он был напуган словами майора и согласен на что угодно, лишь бы выйти из этого страшного, как ему казалось, места, и с легкостью согласился на предложение майора. В камеру он уже не вернулся, а вместе с майором вышел из изолятора и вскоре оказался на конспиративной квартире, где привел себя в порядок, получил аванс, на который купил себе одежду и обувь, снял квартиру на окраине города и через сутки уже приступил к работе. Первые месяцы, проведенные доктором в тайной тюрьме, тяжело отражались на его психике врача, которого много лет учили причинять боль лишь ради спасения человека, а здесь он помогал продлевать жизнь ради причинения боли. Он практически присутствовал на всех допросах, и если первоначально сопереживал арестованным, в отношении которых применялись запрещенные методы дознания, то со временем он привык и, чтобы заглушить совесть, пристрастился к спиртному. Возможно он даже и спился бы, но после того, как майор ему сделал замечание о том, что от него разит перегаром, и чтобы это было в последний раз, он перешел на кокаин, благо у оперативников этого добра было предостаточно. Сегодня то старое чувство сопереживания жертве вернулось к нему, особенно его задело то, что арестант, который сошел с ума, был не боевиком, а простым бизнесменом, и с огромной вероятностью даже невиновным. Наверняка отказался платить дань милицейским, за что и поплатился. «Наверное, у него есть семья, дети, родители, наконец, – думал доктор, – каково им вдруг понять и принять, что родной человек больше не придет домой никогда». Он вспомнил своих детей, как они радостно встретили его, и жену, смущенную своим поступком, но все же переехавшую к нему на его съёмную квартиру вместе с детьми. Он понимал, что вокруг в обществе, в котором он живет, что-то неправильно построено, криво и косо, словно вечно пьяный строитель возводил эту конструкцию, не задумываясь ни о будущем дома, ни о его обитателях, а потом взял и бросил все, предоставив судьбу здания и живущих в нем людей воле случая. Доктор не представлял себе, как это можно изменить, как заставить людей оглянуться вокруг, задуматься, куда и зачем они идут, ради чего они все живут. Общество потребления, в котором вдруг оказались бывшие строители коммунизма, не прощало слабости к ближнему, принцип «человек человеку волк» все больше набирал обороты, вытесняя веками сложившуюся систему общественных связей, вытравить которую не смог даже коммунистический режим. А тут – пара десятилетий, и люди стали кардинально меняться, причем не в лучшую сторону, а иммунитета к новым болезням общества за прошедшие пятнадцать-двадцать лет как-то не выработалось. Вместо свободы люди выбирали рабство, вместо равенства – раболепие перед начальством, вместо братства – ненависть и зависть к ближнему. «Да, – думал доктор, – я вырвался из одной тюрьмы, но попал в еще более худшую и страшную тюрьму, где я продал душу дьяволу в обмен на призрачную свободу. И к тому же майор этот, – которого доктор в глубине души ненавидел, – все больше и больше становился садистом, испытывающим не просто удовольствие от мучений своих жертв, а какое-то наслаждение от причиняемой другим боли. Если он не остановится, то патология будет развиваться дальше, – рассуждал доктор, – и где гарантия, что он не прибьет нас тут, предварительно колесовав или четвертовав? Может, прислушается ко мне, возьмет отпуск, поедет отдохнуть, а тут, может, подвернется возможность перейти куда-нибудь либо начать в этом городе новую жизнь, открыть врачебный кабинет, заняться своим делом и, глядишь, вылезу из этой ямы и забуду все как страшный сон», – размышлял доктор, поднимаясь по лестнице. Подойдя к двери, он прислушался: двое арестантов за дверью что-то вполголоса обсуждали, и он, чтобы обозначить свое прибытие, стал греметь связкой ключей, как будто подыскивая нужный, а затем, отперев замок, вошел в комнату. Арестованные, прервав разговор, ожидающе посмотрели на него, словно он обязан им был рассказать, что с их сокамерником. Доктор не заставил себя ждать.