Учитель Дымов

Возвращаясь домой, Валера смотрел в окно троллейбуса. Москва в ожидании Нового года была пышно иллюминирована, над улицей сверкали пятиконечные звезды, кое-где у метро высились огромные елки, все в лампочках гирлянд. Валера ехал сквозь тьму, глаза его были горячи и сухи, в зрачках отражались вспышки праздничного света. Он думал, что его мама сейчас затеряна во тьме еще глуше, и огни, являющиеся там, скорее вызовут у нее страх или отвращение, чем вселят надежду.

Валера знал, что существуют священные тексты, которые надо читать над телом умершего, но мама не была ни буддисткой, ни христианкой, и потому ни Тибетская книга мертвых, ни Псалтирь ей бы не помогли. Во что она верила? Верила ли она хоть во что-то?

Валера не знал.

«Почему я не поговорил с ней, пока она была жива?» – думал он. У меня было девять месяцев. За это время я успеваю обучить чужих людей так, что вся их жизнь меняется, но даже не попробовал объяснить хоть что-нибудь собственной матери. Почему? Смущался? Считал, что сыну не пристало учить мать? Боялся, что она не поймет?

Он вышел на остановке и быстрым волчьим шагом пошел мимо темных спящих прямоугольных домов, где на каждом этаже горело одно-два окна. Вот еще окно, где опять не спят, вспомнил Валера. Каждый из нас должен давать свет, быть как маяк в ночи. Если в жизни будешь таким светом для близких, возможно, после смерти они узнают свет божественной любви и не испугаются его в своих мытарствах – пусть ничего и не знали о Боге при жизни.

Я – плохой светильник, сказал себе Валера. Даже ученикам я даю лишь малую толику света – и ничего не даю ни Андрею, ни тете Жене, ни отцу. И я не сумел ничего дать своей матери. Писем не писал, слов не сказал. Ничего.

Он входит в подъезд, нажимает кнопку лифта. В шахте тихо, никакого движения. Вздохнув, Валера направляется к лестнице. На последнем пролете перед квартирой темно – перегорела лампочка. Вот так и мама поднималась, думает Валера, вступая во тьму. Будь я рядом, я бы помог, хотя бы сумки донес. Ничего не надо было спрашивать, ни о чем не надо было говорить, ничем не надо было светить, вдруг понимает он, просто помочь донести тяжелые сумки из магазина, вот и все.

И тут, не дойдя полмарша до своего этажа, Валера останавливается, садится на ступеньку, закрывает лицо руками и в спасительной темноте, никем не видимый, одинокий, осиротевший, плачет.

Когда на вокзале Женя поняла, что Володя и Оля приехали в Москву не в отпуск, а жить, она не обрадовалась и не испугалась… она оторопела. Теплый весенний воздух, наполненный предчувствием первой зелени и запахом талого снега, сгустился вокруг нее плотным и вязким желе, прозрачным, но не дающим пошевелиться. Маленький Андрейка дергал за руку, Валера что-то возбужденно и беззвучно говорил, а Женя стояла, не в силах пошевелиться, и глядела на Володину улыбку – ту самую, давнюю, полузабытую, незабвенную.

Этого она не ожидала.

Прошло шесть лет с тех пор, как Женя покинула дом мужчины, которого любила всю жизнь, с которым бок о бок прожила четверть века. Она запретила себе думать о возвращении в Энск, но теплый свет давних воспоминаний озарял ее жизнь, как она и надеялась когда-то. Четверть века они жили втроем – Володя, Оля и Женя. Это была счастливая жизнь, но она закончилась и больше никогда не повторится – даже если они и увидятся снова. Так бывший студент, с ностальгией вспоминая годы молодости, знает, что эти годы не вернутся, даже если он снова придет в свой институт. Вот и Женя была уверена, что никогда уже не будет жить с Володей и Олей в одном городе, и потому, оправившись от первого потрясения и услышав от Оли «приходи к нам в любое время, как раньше», она не сразу смогла заставить себя приезжать к ним домой. Неделю за неделей Женя сокращала дистанцию, словно дрессировщик, приручающий недавно пойманного дикого зверя, – только она сама была и зверем, и дрессировщиком. Сначала приходила лишь вместе с Валерой и Андреем, потом – с одним Андреем, потом стала забегать «на минутку» (но не чаще раза в неделю), потом однажды осмелела и просидела у них целый вечер.

Женя словно боялась, что Оля опять прогонит ее, и потому не обсуждала с ними, как расставить привезенные из Энска вещи (каждая отзывалась в Жене острой болью воспоминания), не помогала в поисках дефицитной кухонной мебели (эту проблему без особых усилий решил Игорь Станиславович) и вообще старалась не вмешиваться в обустройство московского жилья семьи Дымовых. Все прежние квартиры – в Куйбышеве, Грекополе и Энске – Женя сама превращала в уютный дом, куда ей всегда было приятно приходить. Дом, который она построила, Женя покинула шесть лет назад – и теперь боялась построить новый, боялась привыкнуть к нему, боялась нового изгнания.