Учитель Дымов

Она повторяет «все справедливо», словно пытаясь заглушить тихий, почти неслышный голос, который где–то глубоко всхлипывает, плачет, жалуется… какая же справедливость? У Оленьки есть свой дом, своя постель, да, у неё тоже нет отца, но она хотя бы помнит его! И мама её жива, и Оленька живёт со своей мамой, а не с чужими людьми, взявшими её к себе из жалости, без любви. Почему же Оленьке достаётся все? Почему Володя — такой красивый и умный — выбирает её? Ведь Оленька не умна, совсем не умна. Она и школу–то закончила с трудом, а в институт — в институт она никогда не поступит (теперь голос звучит злорадно). Никогда! А я закончила школу на одни четвёрки и пятёрки, я поступила, и не просто — а поступила туда, куда хотела, поступила в Первый мёд! И почему Володя не видит этого? Почему не понимает, что ему не нужна Оленька, а нужна я, только я!

Что ты говоришь! — одёргивает себя Женя. Володя — взрослый, умный мужчина. Он сам знает, кто нужен ему, и уж точно не мне это решать. И, если честно, мне ведь не много и надо: я не хочу обниматься с ним, не хочу целоваться… думаю, если бы Володя поцеловал меня, я бы просто умерла на месте. От ужаса или от счастья, но умерла бы. А Оленька — ничего, Оленька жива, значит, он правильно её выбрал. И она такая красивая, такая счастливая. А я… я просто могу быть рядом, вот и всё. Будем друзьями — мы же уже и так друзья, вот и будем дружить дальше, пока не состаримся и не умрём.

Женя улыбается и переворачивается на другой бок. Просто будем всегда вместе, повторяет она, и тут же все тело пронзает ледяной холод — словно той зимой, в деревне, когда хоронили маму.

Мы не будем всегда вместе, понимает Женя. Рано или поздно Володя получит жильё от своего завода и они поженятся. Не в этом году, так в следующем. Не сейчас, так через пять лет. Он хороший инженер, ему быстро дадут хотя бы комнату в коммуналке, а если будет жена и ребёнок, то, может, даже и две. А я останусь здесь, и мы будем видеться по праздникам — 1 Мая, 7 Ноября, день рождения, все такое.

Только я так не хочу, думает Женя. Не хочу.

Но что я могу поделать? Любовь — это не экзамен, к ней не подготовишься, её не пересдашь.

14 декабря объявили: отменены карточки. Теперь все продукты нужно покупать в обычном магазине. Володя и Оленька, обнявшись, сидели на кухне, слушали радио и обсуждали, что будет с ценами.

— Понятно, что ниже, чем в Особторге, — сказал Володя, — но выше, чем были по карточкам. Так что многим придётся туго.

— А я довольна, — сказала Оленька, теснее прижимаясь к нему, — я всегда боялась, что мы карточки потеряем или их у нас украдут.

— Ну, так хотя бы у всех был гарантированный минимум, — пожал плечами Володя, — а теперь, если нет денег, то что же — с голоду подыхать, как при царе?

— Ладно тебе, — ответила Оленька, — вон у тебя есть деньги, у мамы есть… я вообще никогда не слышала, чтобы у человека совсем не было денег.

— Ты, наверно, и про голод этой зимой не слышала, — сказал Володя, — а мне один парень на заводе такое про Молдавию рассказал — вспоминать не хочется. Говорит, даже хуже, чем в войну. Трупы ели и все такое.

Оленька сморщила носик. Это была одна из тех гримасок, которые она специально разучивала перед зеркалом, так что теперь она получалась у неё почти рефлекторно, мило и непосредственно — вот и Володя сразу прекратил говорить про голод и поцеловал её в переносицу.

Хлопнула входная дверь — вернулась с работы Оленькина мама.

— Я на самом деле и раньше знала, что дело к этому идёт, — объявила она, входя на кухню, — меня Роман Иванович предупредил. Ещё спросил, сколько у меня денег на сберкнижке, потому что там будут один к одному менять, а наличные — один к десяти. У нас–то ничего в сберкассе давно не осталось, так что я даже предложила ему положить своих денег на мой счёт.

Недовольная гримаска пробежала по Оленькиному лицу: мамин ухажёр был ей неприятен, хотя она и не видела его ни разу. Какой–то спекулянт, говорила она Володе, что мама в нем нашла? Хотела добавить «особенно после папы», но промолчала: что уж тут говорить? Жаль, что Володя с папой не был знаком.

Конечно, Оленька никогда не заговорила бы так при маме — Марии Михайловне было достаточно одной её гримаски, чтобы прикрикнуть в ответ: «Это ещё что такое? Я к тебе по поводу твоих кавалеров не пристаю. Хотя могла бы!»

Она метнула недовольный взгляд на Володю. Он вздохнул и посмотрел на Selza: пора было идти на завод.

Спускаясь, он встретил на лестнице Женю: теперь, поступив в мёд, она приходила домой совсем поздно, а уходила ни свет ни заря.

— Как дела у наследников Галена? — спросил Володя.

Женя устало улыбнулась в ответ. Совсем девчонку замучили, подумал Володя и, поравнявшись, похлопал её по плечу:

— Ты держись, Женька. Первый курс — всегда самый трудный.

— Спасибо! — ответила она и побежала вверх.

Хорошая девушка, подумал Володя, только застенчивая очень. Трудно ей будет найти себе парня. Познакомить её, что ли, с кем–нибудь подходящим?