Учитель (Евангелие от Иосифа)

А те, которые не поэты, но тоже засранцы — начиная с Бухарина, — они заступились за этого Мандельштама (или другого), лишь чтобы прошлись ещё два слуха. Во-первых — что они заступились за этого Мандельштама, или — не важно — другого. Но если бы они на самом деле умели это делать, они бы и засранцами не были. А во-вторых — что я люблю мстить.

Потому, мол, и по-грузински называл себя Коба. Который всё время мстит. И это, дескать, нехорошо. По-русски же назвал себя Сталин. Который ни в чём не уступает. И это тоже нехорошо.

Я задумался и вытащил из ящика паршивую бумажку. Как раз в день рождения.

Мы живём, под собою не чуя страны.
Наши речи за десять шагов не слышны.
А где хватит на пол-разговорца,
Там припомнят кремлёвского горца…

Ничего обидного я теперь не нашёл. Или непонятного.

Мне сегодня 55. И я победитель. Не только потому, что живой. Но победа не кладёт борьбе конца. Ибо борьбе не кладёт конца ничто. Каждый новый день жизни есть победа в борьбе за жизнь. Но враг ещё ни разу не прекращал борьбу. Потому все и умирают.

На врага, однако, не обижаются. Его бьют. И если он мастер, то тебе надо быть ещё большим. Вот этот Мандельштам — мастер слова. Но не такой, чтобы я не заметил его ошибок. А тут — сплошные ошибки.

Хотя начинает правильно: засранцы не чуют страны. Ничего, кроме страха, не чуют. Только шепчутся. И то — на пол-разговорца.

Не обидело уже и про «кремлёвского горца».

Гора не хуже, чем равнина. И не лучше. Кому — что. Но для засранцев «горец» — это «идиот» и «дикарь». И ещё «чужак» — если засранцы живут на равнине.

Раньше, когда я был просто «горцем», не «кремлёвским», я бы сказал им, что друзей надо выбирать как раз из горцев. Потому что у горцев за друга принято заступаться. Даже если друг не поэт. И ещё у горцев не принято быть засранцами. И не принято не чуять.

Когда отпевали Ильича, я подошёл к гробу, огляделся и назвал Вождя «горным орлом». Хотя незадолго до смерти он свихнулся и подражал петуху. Кукарекал.

Но на орла он не походил. Даже равнинного. Особенно в гробу. Несмотря на усы. Лысых орлов я не видел. Или рыжих.

Поэтому многие удивились, узнав от меня, что он горный орёл. И подумали, что из меня никогда бы писатель не вышел.

Но тогда уже я не писателем хотел стать. А «кремлёвским горцем». И не скрывал того. Но такое и не скроешь от тех, которые пришли не с гор. Которые не «идиоты». И не «дикари». Тем более, что Вождём хотел стать каждый. А Троцкий, к примеру, хотел этого, не переставая притворяться писателем.

И хотели они стать Вождём не в гробу, а в равнине. С приложенными к ним горами. Включая Казбек.

Но Вождём стал я. Горец. И если я «дикарь» и «идиот», то тем, которые теперь фыркают в кулак, что вырос я в горах, а царствую и в равнине, — им уже ни в какой ссылке не найти места. Поэтому и логично ссылать их дальше.

Вождём же стал я не потому, что говорил глупости или размахивал кинжалом. А потому, что больше работал. И не на себя. С большим умом. И с большей пользой. Настолько большей, что теперь уже и меня большинство называет «горным орлом». Не просто «горцем».

А я ещё не в гробу. В Кремле.

Хотя горы по-прежнему люблю. А что в них плохого? Ковчег прибило как раз к горе. И как раз к кавказской. И если бы не прибило, то не было бы не только равнины, но и Кремля…

Я вернулся к бумажке и снова увидел ошибки.
Его толстые пальцы, — как черви жирны;
А слова, — как пудовые гири, верны.
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей.
Он играет услугами полу-людей, —
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет.
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подковы, куёт за указом указ, —
Кому в пах, кому в лоб,
Кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина,
И широкая жопа грузина!

26. И в пах, и в лоб, и в бровь, и в глаз…

Ошибки даже фактические.

Во-первых, у меня не широкая жопа. Наоборот.

Во-вторых, грузины известны не широкой жопой. И не жопой. Наоборот. А если надо — чтобы обязательно было с «жопой», чтобы обязательно оскорбить, то равнинные засранцы говорят про горцев другое: «чёрножопые».

В-третьих, при чём тут жопа? Чёрная или нет. Широкая или нет. В чёрной и широкой жопе так же мало или много смысла, как не в чёрной и не в широкой.

К тому же жопа есть у всех. Без исключения. У поэтов тоже. Такая или другая. Будь ты хоть мастер Мандельштам или кто-нибудь другой с таким же именем. Или даже другим.