Учитель (Евангелие от Иосифа)

Из тех же цифр набрал другой номер.

— Ну? — рявкнули басом.

— Здравствуйте! — предложил я. — С праздником вас!

— Кто такой? — ответили грубее. — С каким праздником?

— С юбилеем вождя, дурак! — удивился я.

— От дурака слышу! — взревели на другом конце. — Что, наклюкался, говнюк?

Я вздохнул, а потом решил признаться и ему:

— Нет, я выпил «Арарат». Но я не дурак. Мне, как сказал Христос в Новом Завете, «дана всякая власть на небе и на земле…»

— Арарат пьют жидовские сраки! Иногда армянские! По акценту ты, говнюк, армянин и есть! — потом в трубке подумали и добавили. — Или жид! Это им «дана всякая власть» при юбиляре!

Я еще раз признался:

— А ведь ты действительно дурак!

— Твою мать! — взвизгнул вдруг бас. — Слышишь?! Ты, бля, знаешь ли — с кем распизделся, а? Знаешь?! С полковником безопасности! Говнюк ты! Сейчас мы тебя найдём по телефону! Слышишь?! Ты бля с кем — армянская харя — так разговариваешь?! С кем?!

Я положил трубку. И снова посмотрел на Надю.

Через четыре года…

Потом какое-то время просидел недвижно и повторял в уме прежнюю догадку: Люди говорят без желания сказать… Люди говорят без желания сказать…

Звякнул телефон. Я ухмыльнулся: это полковник безопасности! Узнал мой номер. Сниму трубку — и рявкнет: «С вещами на выход!»

Звонил не полковник — маршал безопасности. Лаврентий:

— Гамодит ра, Висарионич! Гелодебит! Чинелебиц дабрунднен… Мгони ар блефобен… (Выйдите, пожалуйста, Виссарионович! Все ждём! Вернулись и китайцы… По-моему, они не блефуют…)

95. Наступает рассвет!

Встречали снова аплодисментами. Снова позже всех перестал хлопать Хрущёв. В этот раз — из-за хмеля: не заметил, что все уже успокоились.

Мао поменялся местом с Чиаурели. Наверное, догадался я, хочет рассказать мне о звонке из Пекина. Соответственно, поменялись местами и переводчик с француженкой.

Ёсик смотрел в пространство отсутствующим взглядом и выглядел как человек, только что прибывший в ад.

Где не застал ни души.

Лаврентий, наоборот, улыбался, как если бы держал в кармане пропуск в рай. О котором ему предстоит написать подробный отчёт. С предложением о реорганизации.

Я почему-то представил себе, будто завтра рецензию придётся писать и мне. О том, что вижу сейчас. «Всё вокруг было теперь особенно глупо.» Я повторил в уме эту фразу, нашёл её корявой, но ничего в ней не поменял.

Действительно, в продолжении застолья никакого смысла уже не было. Не то чтобы это застолье следовало немедленно остановить и всех разогнать, а то, что одинаково глупо было бы и прекратить его, и продолжить.

Прекращать, разумеется, я не стал. Тем более, что, согласно шкафу времени за спиною Ёсика, скоро наступал рассвет. Я пообещал себе, что, когда он наступит, а гости разойдутся, я — перед тем, как уснуть — вернусь к яблоне на веранде и проверю, не заголился ли у неё снова ствол. Или — тонкие ветки.

Берия продолжал улыбаться и осматривать коллег. Предлагая теперь инициативу любому из них.

Никто её брать не хотел. Даже Хрущёв.

Маленков по-прежнему сидел напротив в дальнем конце стола, пялил на меня глаза и хлопал ими. Старался казаться трезвым.

— Товарищ Маленков! — заговорил я. — Предлагайте тост!

Маленков вскочил со стула, кашлянул для смелости и произнёс:

— Товарищи! Иосиф Виссарионович — перед тем, как удалиться — правильно сказал: товарищ Паписмедов, сказал он, всё нам тут правильно рассказал! А я о нём раньше неправильно отзывался! Я предлагаю тост за товарища Паписмедова! Как за основателя христианства! — и вместо вина, которого в руке у него не оказалось, он проглотил слюну.

Ёсик выкатил глаза, а Берия расхохотался.

— Что? — повернулся я к нему.

— Маленков опять неправильно говорит! — объявил Лаврентий. — Паписмедов не основатель христианства! И я такой тост не буду поддерживать!

— Как «не основатель»?! — схватился Хрущёв за стакан, но, напоровшись на мой взгляд, остыл. — Правильно, не основатель!

— Основатель или не основатель, — вмешался очнувшийся Молотов, — тебе лично, Никита, пить за это больше не надо… И за другое тоже. И тебе, кстати, не надо! — перегнулся он вдруг к Ши Чжэ, хотя тот сидел смирно.

Ши Чжэ вздрогнул и начал щебетать. Никто его не выслушал. Не потому, что возмущался он на китайском, а потому, что каждый загоготал сам. Даже Булганин — все кроме Мао и Ёсика.

Поднялся гвалт, который остановил Орлов. Распахнув дверь, он ворвался в гостиную и стал тревожно озираться. Но гости заметили это не раньше, чем я взметнул руку и поманил его к себе.

Когда Орлов прошагал ко мне и остановился, все умолкли.

— Что, Орлов? — спросил я.

— Ничего, товарищ Сталин! Вошёл, потому что шумно!

— Ничего? Совсем? — не поверил я. — Совсем ничего?

Орлов задумался и понял меня:

— Наступает рассвет!

Я кивнул и повернулся к гостям:

— Товарищи, наступает рассвет…

Хрущёв зааплодировал.

— Ты не понял, Никита, — продолжил я. — Я сказал: наступает рассвет… Предлагаю наполнить стаканы и выпить прощальный тост… За новые встречи…