Учитель истории

Довольно долго они за руку вели Малхаза, когда он спотыкался, поддерживали. Потом запахло живностью, огнем, жильем, залаяла собака, и совсем по-житейски скрипнула калитка.

— Степаныч, выходи, принимай экземпляр.

— Чего етчё? — в ответ, и этот хриплый прокуренный голос с едва уловимым шипением уж больно Шамсадову знаком, да вспомнить никак не может.

— До полигона — запри.

— Надоели вы мне, нехристи… Мало вам тварей, так… ай!

— Эх, Степаныч, столько служил, а воинскую дисциплину так и не внял.

— Ты меня не учи, салага еще… Отведите его в пятый бокс, я сейчас ключи возьму.

Вновь, только по ступенькам, Малхаза спускали вниз. Шелкнул выключатель, с него сняли мешок; вокруг бетонные серые, с прелостью, мрачные стены, железная дверь с простым амбарным замком, сопровождающие в простой гражданской одежде, на вид рыбаки.

Вскоре сверху послышались шаги. Малхаз его сразу узнал, что-то помешало ему раскрыть рот. А Степаныч, в телогрейке, в сапогах, на него лишь мельком глянул, повозившись с замком, он вдруг замер, медленно вывернул шею:

— Малхаз? Лейтенант Тчамсадов?

Неизвестно, кто и как себя в этой ситуации повел бы, а Шамсадов, за что его все и любили, широко, открыто улыбнулся, и уголки губ радостно поползли вверх, чего давно не случалось.

— Так точно, товарищ капитан! — по-воински четко ответил он, правда, осанка не та — кривой.

— Не капитан я — подполковник, — буркнул Степаныч, огорченно в задумчивости опустил голову, — ну и дела?! — он еще долго думал, испытывая терпение сопровождающих, несмотря на одежду, явно военных людей. — Ну, приказ есть приказ, проходи.

За Шамсадовым, тяжело скрипя, затворилась дверь. Холод собачий; эта камера — точь-в-точь карцер, да видать, давненько здесь ни души не было: все в паутине, в пыли. На бетонной стене множество символов, дат — самая старая — 1948, последняя — 1986. Как историк Малхаз быстро определил — период холодной войны, с начала и до моратория на ядерные испытания.

Хоть и в карцере, а жить надо. И первая забота, как бы что не застудить — боль усилится. А чем помочь? Деревянные нары и еле горящая лампочка. Мысль только о Степаныче, о бывшем замполите батальона Самохвалове Иване Степановиче… Все-таки вспомнил, не забыл. Хороший был мужик: строгий, но справедливый. И на дембель просил Малхаза нарисовать портрет с молодой женой — полнощекой румяной Зинаидой, медсестрой санчасти, дочерью командира полка, которую все обзывали «бочкой» за габариты.

Служили-то они на Камчатке, на самом краю земли, в строго закрытом городке, в войсках стратегического назначения, где каждого как на ладони видать, и ничего не скроешь. А Степаныч, и тогда его так, правда, не в лицо называли, наверное, за чисто крестьянский вид, за его шипящий малорусский говор, — был грозой гарнизона, и именно он как-то вызвал старшего сержанта, замкомвзвода Шамсадова:

— Дело-то твое дрянь, даже странно, как тебя в такие войска взяли. А вот присматриваю я за тобой уже год — парень то ты хваткий, грамотный, дисциплинированный. Видать, кому не угодил? А нам в партии только такие и нужны, а не всякие там бездари, да выскочки.

Так Шамсадов вступил в компартию, и также по рекомендации того же Степаныча был послан на офицерские курсы, стал лейтенантом.

…И звучит обыденно, но и теперь Степаныч Малхазу сохранил жизнь, правда, не сказал на сколько, этого он и сам не знал. Только позже Шамсадов услышал, что вопреки воинской дисциплине, стоял Степаныч на коленях перед командиром гарнизона, вымаливал, выплакивал жизнь бывшему солдату, каких перед ним прошли тысячи.

— Эх ты, Степаныч, — как анекдот апосля рассказывали об этом эпизоде, — за себя бы ты так радел, — сжалился командир гарнизона, — давно бы генералом стал, ведь покойный тесть-то кто у тебя был? А ты все в подполковниках! И был бы дурак?! Одним словом, колхозник, так колхозником и остался… Иди, а за этого художника-боевика — головой отвечаешь.

Уже была ночь, когда Степаныч освободил Шамсадова и в первую очередь повел его к себе, в старый, уже обшарпанный, всегда заваленный барахлом дом, с застоялым запахом рыбы и лекарств.

— Зина, вставай, смотри, кто к нам в гости, — с порога кричал Степаныч. — А это помнишь? — на стене та картина. — Садись, у меня есть самогончик… О, Зина! Узнаешь? — Шамсадов кивнул, все улыбался, но эту женщину он никогда бы не узнал: совсем обрюзгла, нездоровый вид. — А это наш сын — Андрюша, компьютерщиком мечтает стать, школьник.

После второй рюмки Степаныч делал вводный инструктаж: