Учитель истории

Тогда, без особого энтузиазма, по настоянию Мниха, в дело подключилась сама Ана. И зная предыдущий опыт, не желая больше раскошеливаться, она поехала в такую глушь просто для галочки, а патриотизм уже мало ее будоражил. Да увидев непосредственно умирающих от непосильного труда, голода, жары и побоев униженных земляков — сердце ее защемило, стало ныть.

Предложила она хозяину каменоломни запредельную цену, а тот даже не слушает. Тогда Ана пошла на крайность — она взамен поставит других рабов и еще доплатит.

— Нет, непреклонен Фихрист. — Кавказцы хоть и горячи, да после порки — сдаются; и сильны, выносливы, живучи, и один стоит трех рабов из Африки, Аравии иль Малой Азии.

— Не будешь ты более кавказцев пороть, — разгорячилась кровь в жилах Аны.

Пошла она иным путем. По заказу администрации Византии хозяин каменоломни строит из камня и щебня дороги в империи, поставляет гранит для строительства императорских зданий: будь то дворец, церковь, баня или иное общественно значимое сооружение. Словом, живет за счет обворовывания казны.

Уже освоив приемы Византийского двора, используя свои связи и влияние, всучив кому надо большие взятки и пообещав еще, Ана добилась, чтобы администрация Константинополя отказалась от услуг Фихриста.

Фихрист не последний человек в империи, какой-то инородной девчонке, пусть даже и очаровавшей дворец, ставить палки в колеса не позволит. Не раздумывая, грубой силой он попытался на Ану воздействовать, и тут ничего ей не оставалось, как прикрыться сотней Астарха. Да что такое сотня едва вооруженных, еще не окрепших людей, вчерашних рабов? У Фихриста собственной охраны до полутысячи человек, да и еще он привлек гвардейцев армии, благо у себя на родине все и вся знает.

Нависла над Аной нешуточная угроза. Бросилась она за помощью к своим царственным друзьям, а императорская чета — Елена-Константин — на словах все обещают, за спиной, она чувствует, посмеиваются, и доходит до нее слух — так и надо: позарилась на все, совсем обнаглела.

— Ну что, отреклись от тебя цари? Вот что значит политика, будут ждать — кто кого съест, — подливает масла в огонь Мних, с хитринкой, издевательски смеется.

А Фихрист Ану дожимает, и не то что дела — выйти из своего дома она уже боится, угрозу ждет, под усиленной охраной существует, никого к себе не пускает, да никто к ней и не ходит — к закату покатились слава и удача Аны. Вот только Мниху хорошо, ныне он может сколько хочет лицезреть Ану, а то все она была в делах, с ним очень мало общалась. Теперь, как и Мних, Ана взаперти, в свет выйти не может.

— Ну, что? — с издевкой сопереживает Мних. — Я-то к такой жизни привык, да и могу я маску надеть и куда угодно направиться, а ты-то, как такую внешность замаскируешь, или свои роскошные золотые кудри сострижешь?

— Я уеду… домой, на Кавказ, — выдала наконец Ана.

— А поиски сестры Азы бросишь? — за последнее цепляется Зембрия Мних.

— Где ее еще искать? — нервничает Ана, и как бы оправдываясь. — И из Хазарии я смогу оплатить эти поиски… Хотя, кажется, все напрасно, как в воду канула.

— Никуда ты без меня не поедешь, — сух тоненький голос Мниха. — Решим одну проблему, и вместе покинем эти края, и будем жить не в дикой Хазарии, а в спокойной Европе.

— В какой Европе? — опешила Ана, сжимая в гневе кулачки. — Да что Вы мною командуете! Что я Вам, законная жена?

— Ты мой самый любимый, единственный человек… и я повторяю — никуда ты без меня не поедешь.

Все-таки уже прижилась Ана в Константинополе и, что греха таить, не так, как ранее, ее Кавказ манит, да и не ждет ее там никто, и Бозурко вконец византийцем стал, от соблазнов империи не откажется, о Хазарии и думать не хочет и во всем винит Ану, мол, нечего было ей из-за каких-то рабов, вроде земляков, на рожон лезть: все, что угодно, было — ну что еще надо? И только Астарх до конца верен ей — твердит: как Ана скажет, так и будет. А что Ана скажет — она в прострации. И как бы жалуясь, отвечает она Зембрия Мниху:

— Я не «еду», я бегу, я пытаюсь спастись, а Вам дела нет до моих невзгод.

— Хе, «дело» есть, — сарказм в голосе доктора. — Только ты мне ничего не говоришь, у меня помощи и совета не просишь, а во дворец, к этим мерзавцам бегаешь… У царствующих особ — нет души, нет братства, нет человечности — ими овладевают лишь имперский дух, зараза власти, мания величия… И ты, моя дорогая, потихоньку подвергаешься этой же передающейся заразе. Да, я думаю, этот урок пойдет тебе впрок… А чтоб ты знала, кто я такой и что я многое могу в этой империи, я заставлю этого толстого Фихриста, — при этих словах Зембрия искоса с молодцеватостью глянул в зеркало, подтянул уже свисающий животик, — стоять перед тобой на коленях.