Учитель. Том 1. Роман перемен

Она говорит те слова, которые необходимы. Идеально правильные слова. Я бы не сказал лучше. Никогда. А сейчас – особенно. Потому что воспоминание о том, как бутылка из-под шампанского опускается на белобрысую голову парня в майке «Гражданская оборона», перед глазами, отчетливо, панорамно – наслаждайся, ублюдок.

– Он жив? – мои слова непроизвольны.

– Кто?

– Тот парень, которого я ударил. Чубчик.

– Да.

– Откуда?

– Что откуда?

– Откуда ты знаешь это?

– Я обернулась, – она морщится, – когда мы убегали.

– Точно?

– Ага, – до нее, видимо, наконец доходит, чего я боюсь. – Он жив, Аркадий, все хорошо.

Мы молчим. А потом она напоминает:

– Ты, кажется, хотел извиниться.

– Да, – искать нужные слова; если она смогла, то и я могу, – хотел. Но ты не была на курсах в Песчаном.

– Я болела, – она улыбается. – Мой маленький, ты переживал за меня.

– Почему маленький?

– Ты что обиделся, глупенький?

– Отлично, теперь я еще и глупенький.

– Я любя. – Она говорит это естественно, но я вздрагиваю. – Ты лучше расскажи, как ты нашел мой дом?

– Дом? – Судя по ее реакции, я мог бы с легкостью подменять Тома Круза в «Человеке дождя».

– Извини, что не приглашаю зайти. Я и так вернулась раньше обычного. Боюсь, мама не готова встречать гостей.

– Мама?

– Ага. – Том Круз в «Человеке дождя» ей уже не нравится.

– Да, мама. – Вспоминаю курву, лысого, жирного, морковь. – Ты с ней живешь. Здесь. Да, живешь.

Говорю, будто сам себя уверяю. Хотя есть в чем. Но некогда изумляться. Квас в зарослях. С безумием и отверткой. Еще недавно он ломился в дом. А сейчас, когда входная дверь откроется, он может повторить попытку. Чтобы разобраться с курвой. И – ведь так получается? – с ее дочерью.

Вот она, передо мной. С темно-карими глазами, кудрями повзрослевшей Сью и крепкими мускулистыми ногами. Мгновение – я, пожалуй, действительно верю в это, – и заточенная отвертка с грязно-оранжевой рукояткой, на которой вырезаны кресты – египетские, тевтонские, православные, – будет торчать из нее, как шприц из Мии Уоллес. Помню, когда увидел «Чтиво» воскресным вечером – «Останкино» всегда показывало хорошие фильмы только в это время, – я не спал всю оставшуюся ночь, а наутро пикировался с одноклассниками о величии фильма.

Первый мой импульс – развернуться, уйти, сбежать. Чтобы не отвечать за финал истории с курвой. Но все эти слова – «маленький», «любя», «не обижаюсь» – держат якорями благодарности и не дают исчезнуть. Трусость, конечно, осталась, рожденная непоколебимым инстинктом самосохранения, но как бы законсервировалась, уснула, и на ее месте освоилось нечто новое, смутно напоминающее желание защитить другого – в общем-то, близкого мне – человека. Главное сейчас – быстрее избавиться от Рады, чтобы Квас не успел покинуть свое убежище, “gimme, gimme schelter or I’m gonna fade away”.

– Ну, до встречи! Раз тебе пора, то иди! Увидимся на курсах! У тебя есть ключи? Откроешь?

Я так хочу спровадить Раду, что даже целую ее в щеку, и мой неожиданный напор обескураживает. Она рефлекторно лезет в кожзамовскую сумочку, достает ключи, подходит к двери. Шурудит в замке. Удивляется.

– Закрыто!

«Еще бы, закрыто, мамочка-то развлекается», – думаю я. И принимаюсь барабанить в дверь.

– Ты чего возбудился, маленький? – Похоже, ярлык прилип ко мне. – Можно ведь позвонить.

Рада несколько раз нажимает грязно-белый квадрат рядом с дверью. Я добавляю очередь следом. Но за дверью – тишина, долгая, предвосхищающая.

– Что это мама…

В зарослях слышится шорох. Мне видится – дарю кадр, Квентин – Квас, выскакивающий из смородиновых кустов с отверткой в руках. Он бросается на Раду. Была докторская – стала любительская. Был российский – стал швейцарский. Не допустить! Отчаянно принимаюсь сыпать удары, не обращая внимания на слова успокоения. Наконец дверь распахивается, на пороге стоит запыхавшаяся смуглая женщина, которая так любит морковь.

– Рада, как на пожар. – Увидев меня, не проявляет чудеса такта: – А это кто?

– Аркадий, – смущается, первый раз за все наши встречи, Рада.

– Звучит интригующе. – Женщина улыбается, обнажая ровные крупные зубы цвета ракушечного камня. Черты ее сухого смуглого лица с навязчивой аллюзией на чернослив становятся мягче, и появляется нечто будоражащее, объясняющее, почему к ней ходят сразу два мужика. – А я Эльвина. Зайдете, Аркадий?

Она отстраняется, пропуская внутрь. Голос у нее властный, почти гипнотический.

– Нет-нет. Я тороплюсь, спасибо, в другой раз, меня ждут, простите…

Кажется, успеваю протараторить все уместные и неуместные отговорки. Но курва, похоже, и сама передумала. Если вообще думала.

– Значит, в другой раз.

– Да-да, обязательно!

Рада тянется ко мне, хочет что-то сказать, но я сбегаю по ступенькам с крыльца:

– Пока, Рада! Поговорим на курсах.

Эльвина – хоть бы отчество сказала, так нет, все молодится, – закрывает дверь. Дамба, сдерживающая мое напряжение, прорывается, и, выйдя за ворота дома, я оседаю.

– Ну что, сука?

Голос, доносящийся сбоку, звучит угрожающе, но нет сил реагировать, и я ложусь на землю, вперившись в повисшие надо мной звезды.

5

– Чего, блядь, молчишь?