Учитель цинизма. Точка покоя

Что происходит? Я понимаю — все, что мы делаем, не имеет смысла. Вырастим картошку, потом съедим. Потом опять вырастим. И так до смерти, что ли? Да ладно тебе, программы твои, они что, вечные? Да их раньше забудут, чем картошку съедят. А вот нет. Пусть забудут, но ведь это хотя бы попытка двигать какие-то смыслы. А здесь я не понимаю, зачем все это. Что-то ты, милый, больно чувствительный стал. Живут же люди и здесь. И вроде делом заняты. Ну выпьют немного, да если и много, ничего, работают-то вона сколько. Татьяна Ивановна — в пять утра уже корову выгоняет. А встала и вообще в четыре. Поросенку корма задала, курям. Вася тоже вокруг Мальчика копошится. Трудно люди живут. Но ведь живут. А ты что-то раскис совсем. Вечность, видишь ли, ему подавай. Нет, не то. Не то. Здесь нет людей. Как так? Вот человек — он живой, говорит с тобой, выпивает. А ты понимаешь, что он плоский, плоский как силуэт из бумаги. Повернется к тебе боком — и исчезнет. Совсем исчезнет. У него глубины нет. Совсем. Он не существует. Почти не существует. Он не живет, он уничтожает мир вокруг себя. Он смотрит, как лучше сломать. И это не потому, что он плохой. Нет, он хороший, наверно. Для себя. Он же все в дом — как муравей. Но ведь дом-то это не вещи, не стены даже. Дом — другое. Его не в этом пространстве строят. А здесь только плоская проекция. Сегодня этот себе натащил. Завтра помер. Другой у него все растащит — и все. Пустота. Не могу я это видеть.

Забор мы все-таки достроили. Красивый. Штакетины ровные — одна к одной. Проведешь взглядом — звенит как ксилофон. Оля приехала — оценила. Все отлично.

А я уже тогда видел, как мы однажды не выдержим этой безнадежной борьбы с разъедающей все и вся энтропией и бросим это богатство. Придет Битон. Поплюет на свои мозолистые руки. Возьмет лом и будет вырывать это звонкий забор целыми пролетами. И куда-то потащит. Наверно, на водку менять. И все. Вместо дома — груда хлама. Только вишни цветут. Отчаянно и прекрасно.

68

К нам в гости нагрянул мой товарищ — Димка Кончаловский. Он работал пчеловодом в Михайловском, и мы с Олей всегда у него останавливались, когда случалось выбраться в этот благословенный край.

Димка всю жизнь строит дома и женится. А потом дома бросает недостроенными и разводится. У него детей человек пять, кажется, может и больше — и все любимые. Он к любой проблеме подходит легко. В каждом деле самое трудное не начать, самое трудное — кончить. Дом надо не только под крышу подвести, но и отделать, чтобы жить было удобно, чтобы в щели не дуло. А если о таких пустяках особо не заботиться — получается ненапряжно. И ни дети, ни жены, ни дома, ни хроническое безденежье Димку абсолютно не тяготят. Но поди ж ты, стоит ему улыбнуться — и женщина тает. И с ним всегда легко. И я его очень люблю. В общем, цивилизация со всеми ее культурными заморочками Димки не коснулась, и лучше всего он смотрится с буром на льду Кучани. И нет вкуснее тамошних подледных щук. Вот как раз такую щуку он нам и привез. И Оля из нее приготовила что-то невероятное.

Димка приехал не один, а со своим однокурсником Сашей. Это был крупный, сильный человек. Они с пользой проводили зимнее время: учились в пчеловодческом институте в Рыбном под Рязанью.

Было весело, мы выпивали, закусывали щукой, а наши гости наперебой говорили о пчелах. У Димки пасека была маленькая — ульев двадцать, и меда его пчелы собирали мало — весь почти липовый, пока Тригорский парк цветет, а потом немного совсем по разнотравью. Димка мед скачивал, а пчел подкармливал сахаром.

Саша жил в Казахстане и занимался довольно неординарным делом — отгонным пчеловодством. У него были совсем другие масштабы. Когда зацветала гречиха, они с напарником грузили ульи на КамАЗ. Ульи ставили в несколько рядов, и на одну машину помещалось до сотни. И вместе с другими пчеловодами — обычно собиралась команда два-три КамАЗа — отправлялись на промысел. А промысел был не только трудным, но и по-настоящему опасным. Все были вооружены ружьями и обрезами — настоящие ковбои. Они подгоняли машины к полю цветущей гречихи, снимали ульи и ставили лагерь. Обстановка, приближенная к боевой: смена караульных, заряженное оружие — все серьезно. Я не вполне понимал, зачем нужны такие меры безопасности. Саша объяснил. Пчелы работают, собирают мед. А защищаться нужно от местных пчеловодов, которые всеми силами пытаются вторгшихся ковбоев изгнать. Случались жестокие стычки. Правда, были ли человеческие жертвы на этой пчелиной охоте, Саша не уточнил. Я спросил: «Неужели так мало меда на цветах, что всем не хватает?». Саша ответил: «Видишь ли, в чем дело. Наши пчелы физически гораздо сильнее, чем на небольших местных пасеках, и они летят за медом не только на гречиху. Они занимаются самым настоящим разбоем: убивают охрану, врываются в ульи и таскают оттуда мед. В улье мед брать легче, чем на гречихе. Защититься от такого вторжения человек не может, ведь непонятно — где твоя пчела, а где чужая. Поэтому-то и начинается настоящая война».