Учитесь плавать (сборник)

— Собираюсь, — слегка покраснел тот, подстраивая шаг. Это отчасти была правда. Правдой было и то, что он собирался уже много лет и все никак не мог решиться, — есть одна.

— Не поддавайся, — мужик слюнявил папиросу в уголке рта, — а то будешь, как мы, бегать…все равно, что псы бездомные…

Он смачно плюнул и пошел вперед.

— Не дамся, — не веря себе, так, чтобы отбрехнуться, крикнул Толик.

— А то ведь знаешь, — обернулся тот, — когда на голых досках ее имел, душою в небо улетая, думал, вольную птицу за хвост схватил.

— Курицей оказалась? — хохотнул Толик.

— Мстительным дракончиком обернулась, ее будто в один день подменили: где, блядь, деньги, не донес небось, а ну-ка дыхни и все в том же роде. До нее ни грамма в рот не брал, а тут перестал отказываться, домой возвращался только на карачках, она орет, а я, муки тошнотные переживая, думаю, так тебе, свинья, и надо. А уйти — сил не было, не расчитал силы…

Мужик замолчал. Толик, не умея поддакнуть, тоже молчал и дивился, отчего могучий и крепкий с виду человек не смог, не сумел, не может, не смеет. Такой, казалось бы, в один день дом сложит и порядки свои заведет. Но в жизни все выходило иначе.

От станции ушли далеко. Толик незаметно отстал и сел на завалившееся дерево. Еще час назад, втайне надеясь на необыкновенное сродство с природой, рвался сюда, жаждал отдохнуть душой, поваляться в шелковистой траве. Но сейчас, поглядывая по сторонам, видел лишь мертвые сухие сучья, да торчащие отовсюду иглы, и беспредельная тоска навалилась на него. С некоторых пор Толик задумался об ином, мрачном течение жизни, истинная, или как он называл, метафизическая, цель которого известна немногим и скрыта от людских глаз веселенькой мишурой. Так новомодное платье под разными там прибамбасами скрадывает неизлечимые язвы или изъяны фигуры, и мало найдется храбрецов сорвать одежду и не ужаснуться. Но Толика с некоторых пор привлекала только эта сторона жизни. Наводящие ужас откровения, от которых мутилось сознание, нравились ему. С поистине инфернальной изворотливостью бегал он теперь от очевидных вещей, во всем находя мрачную подоплеку. Взять, к примеру, солнце. Толик засмотрелся вверх. Неподвижное, бледно-желтое пятно. «Вот, — зло думал он, — солнце. Оно на что? Почему всегда улыбается на картинках? Добренькое? Ничего подобного. Ненавистью пышущее огненное око». «А эти, — покосился на деревья, — заманят в лес, гриб отравленный высунут из-под корня, попробуешь и окочуришься, листьями прелыми завалят, следов не найти, кто вспомнит?» «Или еще: из яблок варенье варят, а они вон как могут искушать, никакому Адаму ни приснится:» И во всей этой злонамеренности Толик видел единый, непреклонный закон, действующий против человека: «Все, все против, куда ни глянь, чтобы ни делала, гнида паршивая, какое бы добро ни сеяла, а все прах, почему так?» На этот вопрос Толик не мог ответить, как ни старался и дал, наконец, волю распиравшим его чувствам: пинал сосенки, горстями рвал траву, плевал направо и налево, вверх и вниз, сердито кидался в разные стороны.

Из леса вернулся далеко за полдень, так и не получив ответы на вопросы, что колом стояли внутри, мешая дышать. И сразу зазвонил телефон. Это была Марина или Мартина, как она любила себя называть.

— Где был?

— В лесу, — Толик замолчал.

— За привидениями гонялся? — попала она в точку.

— Мать надо проводить, придешь?

— Приду, — Мартина повесила трубку.

Толик познакомился с Мартиной два года назад. Она работала ветеринаром на маленькой районной станции и в первую же встречу заворожила его рассказами о полосных операциях. Толик, затаив дыхание, слушал длинные описания анатомических особенностей мышей, кроликов, собак и иной живности. Ночью, в постели, она рисовала пальцем по голому толиному животу печенку, поджелудочную, сердце и половые органы в том месте, в каком располагались бы они, будь Толик котом. Мартина любила лошадей. Ее часто приглашали на конный завод осматривать племенных жеребцов. Некоторых приходилось кастрировать, чтобы не будоражить табун. Каждый раз, орудуя скальпелем, она восхищалась физической мощи этих животных, и как-то раз призналась Толику, что с радостью поменяла бы свое тело на лошадиное.

— Тогда бы ты точно никуда от меня не делся, — говорила она в запальчивости. Толик и не думал никуда деваться.

Ровно в шесть Мартина позвонила у двери, и они поехали к матери в Марьино. Та провела здесь всю свою жизнь, сначала в деревянном бараке, потом в коммуналке, а сейчас в двухкомнатной квартире, напротив нового торгового центра. Вокруг было неуютно, голо, сквозняки везде, не погуляешь.

— Хочу частно практиковать, — сообщила Мартина в метро, — тогда сможешь присутствовать, а то ходишь, как неприкаянный.

Толик обрадовался. Он давно хотел увидеть ее в работе.