Учиться говорить правильно

Вовсе не мое образование было виновато в том, что я выросла не от мира сего, ведь большинство моих сверстников стали совершенно нормальными людьми, полностью соответствовавшими своим времени, месту и классовой принадлежности. Только они, похоже, были сделаны из более плотной и мягкой материи, чем я. Моих одноклассниц нетрудно было представить уже взрослыми женщинами, покупающими материал для обивки мебели и заботливо проветривающими кухонные шкафы. А у меня словно в костях скелета был воздух, а в грудной клетке вместо органов дым. Мостовые всегда больно ранили мои ноги. Обыкновенная поваренная соль вызывала у меня на языке язвочки. У меня очень часто и без каких‐либо видимых причин возникала рвота. Я мерзла, едва проснувшись, и считала, что так буду чувствовать себя всегда. Именно поэтому, когда мне исполнилось уже двадцать четыре года, я, получив возможность переехать в тропики, тут же, разумеется, за нее ухватилась; мне казалось, что уж теперь‐то наконец я больше никогда мерзнуть не буду.

А в то лето я еще до собеседования знала совершенно точно, что работа на каникулах мне обеспечена: вряд ли кто‐то в «Аффлек энд Браун» захотел бы отказать дочери такой популярной личности, как моя мама. Однако правила все же следовало соблюдать, и собеседование со мной проводил один кроткий сотрудник отдела кадров, облаченный в офисный костюм какого‐то невнятно-бурого цвета. Стены его кабинета, находившегося в задней части магазина, были выкрашены краской такого густо-коричневого оттенка, что мне показалось, будто раньше я с коричневым цветом даже и знакома не была; вокруг были все оттенки цвета табачной жвачки и желчи, в каждой текстуре пластмассы и линолеума «Формайка». Я вошла в этот кабинет молоденькая и свеженькая, как и сам 1970 год, одетая в маленькую ситцевую сорочку, и вдруг словно опять вернулась в 50‐е годы, в тот коричневатый мир Карты Национального страхования и пожелтевших уведомлений из Совета по заработной плате, осыпающихся с гвоздя в убогой стене, окрашенной клеевой краской. Впрочем, хозяин кабинета пожелал мне удачи, и я ступила в коридор, застланный ковром и ведущий в широкий открытый мир. «Не споткнитесь, об этот ковер вечно все спотыкаются», – донесся до меня из-за лестничных перил голос кого‐то невидимого.

Голос исходил от некого дрожащего белого лица с трясущимися челюстями. Это была медленно передвигающаяся масса плоти, туго затянутая в корсет платьем из растянутого черного полиэстера; с помощью корсета этой плоти была придана форма раздутой цветочной вазы; кожа этого человека была мутного цвета воды из-под цветов двухдневной давности. Запах из-под мышек, хриплый кашель: то были мои коллеги. Жизнь в магазинах уничтожила их. Они страдали хроническим насморком из-за неизбывной пыли и разнообразными инфекциями мочевого пузыря из-за грязных уборных. На ногах у них сквозь эластичные чулки жуткими узлами просвечивали выпуклые вены. Они жили на 15 фунтов в неделю и никаких комиссионных вознаграждений за свою работу не получали, а также никогда ничего не продавали, даже когда такая возможность и возникала. Их слезливое лукавство так удручающе действовало на покупателей, что те при виде подобных продавцов поспешно разворачивались, устремлялись к эскалаторам и выкатывались обратно на улицу.

Старший менеджер по кадрам определил меня на работу в отдел, соседствующий с отделом моей матери. Теперь у меня была полная возможность полюбоваться на маму, так сказать, в действии; я не раз видела, как легко и стремительно она преодолевает расстояние в целый этаж, одетая в то, что сама для себя с утра выбрала, поскольку практически больше не подчинялась требованиям здешнего унылого дресс-кода, предпочитая юбки и блузки из собственного гардероба. Мама, пожалуй, уже успела обрести и свой собственный стиль общения, весьма милый, хотя, возможно, чуточку снисходительный и слегка приправленный этаким легким флиртом с местными вялыми геями, которые, собственно, были в этом магазине чуть ли не единственными представителями мужского населения. Подчиненные – «девочки», как моя мать их называла, – любили ее и за внешнюю привлекательность, и за бодрость духа, и за умение быть всегда веселой.