Учиться говорить правильно

Впрочем, ее «девочки» были не такими дряхлыми, как те, что работали в одном отделе со мной; хотя вскоре я поняла, что и у материных «девочек» имеется широкий спектр разнообразных и часто непреодолимых личных проблем. Мне, разумеется, было известно, что мою мать буквально хлебом не корми – дай только разрешить чью‐то проблему; на самом деле она и питалась теперь вместо хлеба этими чужими проблемами, решив во что бы то ни стало остаться в пределах десятого размера (притворяясь при этом, что размер у нее восьмой!) и тем самым подавать пример всему своему женскому коллективу. У «ее девочек» бывали разводы, неоплаченные долги, авитаминозы, предменструальные расстройства и дети с припадками и инвалидностью. Их ветхие дома грозили вот-вот рухнуть, страдая от наводнений и плесени. А еще они, по-моему, прямо‐таки специализировались на таких давно отживших свое болезнях, как оспа или чесотка, о которых в те времена слышали лишь немногие болезненно впечатлительные люди вроде меня. Чем хуже было положение, в котором такая «девочка» оказалась, чем беспорядочней и безнадежней была ее жизнь, тем сильнее моя мать ее любила. Даже сегодня, тридцать лет спустя, многие из «девочек» по-прежнему поддерживают с ней связь. «Миссис Д. звонила, – сообщает она мне. – Эти IRA [13] опять разбомбили ее дом, да еще и дочь у нее утонула во время прилива. Но она просила передать тебе привет». На Рождество, а также на день рождения моей матери (сфальсифицированный, разумеется) «девочки» дарят ей украшения из цветного стекла и всевозможные атрибуты хорошей жизни типа содовых сифонов. Все они жительницы внутренних районов Манчестера, обладающие типично манчестерским плоским выговором, а у моей матери, как и у других заведующих отделами, выработалась весьма странная привычка разговаривать, поджав губы этакой «куриной гузкой» – чтобы не выдать свое протяжное северное произношение.

Меня определили на работу в так называемый «магазин-в-магазине», который официально именовался «Инглиш Леди». Сюда заглядывали в основном дамы пожилые; им нравилось, что здесь им могут предложить вполне приличные ансамбли пальто-и-платье, которые я называла «свадебными мундирами», летние платья и «раздельные комплекты» из искусственных тканей пастельных тонов, которые легко стирать и гладить. В те времена люди все еще любили пройтись в апреле по магазинам, чтобы купить себе летнее пальто из нежно-розового водонепроницаемого поплина или из легкой шерсти с еле заметной клеткой; а еще они с удовольствием покупали блейзеры, болеро и блузки, а также ансамбли с брюками и длинными туниками, под которые надевали чулки с резинками, которые отчетливо проступали под тонким полиэстером. Зимой «Инглиш Леди» специализировалась на пальто из верблюжьей шерсти, которые любители этого типа одежды непременно обновляют каждые несколько лет, рассчитывая при этом получить вещь в точности того же цвета и фасона и непременно ее получая. В продаже имелись также – ибо зимние вещи поступали задолго до наступления осени, а значит, и до моего отъезда в Лондон – пальто, именуемые «лама», нездорового серебристо-серого оттенка и весьма лохматые, точно вывернутые наружу власяницы, но с карманами. Для осени предлагались также изделия из жесткого твида и вонючие, как уличные бродяги, дубленки, которые мы прикрепляли к стойкам специальными цепочками, потому что «Инглиш Леди» опасалась за их сохранность. Пасти эти чертовы дубленки было работой тяжелой и неприятной; они словно нарочно обдавали тебя своей вонью, стонали и скрипели, стоило их коснуться, и толкались толстыми рукавами, словно стремясь обрести собственное lebensraum [14], кичась своим объемом и со скрипом проверяя, не утратили ли хотя бы дюйм положенной территории.

В то лето покупатели в магазин заглядывали редко. И когда мы заканчивали утреннюю уборку, а потом выполняли и перевыполняли план по укреплению варикозных вен, в отделе наступало время безделья и безлюдья, которое нужно было как‐то пережить; один за другим тянулись дни, исполненные ошеломляющей жары, жажды и скуки; в этом помещении, лишенном доступа воздуха и естественного дневного света и освещаемом лишь флуоресцентными лампами, укрепленными под потолком, любая, даже самая свежая кожа приобретала неприятный трупный оттенок. Порой мне часами приходилось торчать там без дела, и тогда я даже с какой‐то яростью заставляла себя размышлять о французской революции, которая как раз в тот период очень меня интересовала. Иногда я издали видела маму; она легко и стремительно пробегала по ковру, махая мне пальчиками и улыбаясь своим сотрудникам.