Учиться говорить правильно

В феврале 2002 года заболела моя крестная Мэгги, и необходимость навещать ее в больнице вернула меня в родной городок. Но проболела она недолго и умерла в неполные 95 лет, а мне снова пришлось ехать туда – уже на ее похороны. Вообще‐то за минувшие годы я часто там бывала, но на этот раз мне предстояло пройти особым путем: сперва по извилистой тропе между зелеными изгородями и каменными стенами, а потом вверх по широкой заброшенной дороге, которую в моем детстве люди называли «каретным проездом». Дорога эта ведет к старой школе на вершине холма, где уже никто не учится, к церкви и к зданию женского монастыря, где давно уже нет никаких монахинь. Девочкой я каждый день ходила именно этим путем – сначала утром в школу, а днем домой, на обед, и обратно, хотя на юге Англии эту дневную трапезу принято называть «ланчем». Следуя знакомым путем, я, взрослая женщина, да еще и в черном похоронном одеянии, испытывала сильное и хорошо знакомое ощущение подавленности. А уж перед перекрестком, где общественная дорога сливается с «каретным проездом», мной и вовсе овладели страх и растерянность. Я в ужасе шарила глазами по сторонам, словно ища что‐то в зарослях мокрой травы и густых папоротников; мне хотелось сказать: давайте остановимся здесь, не пойдем дальше! И я вспоминала, как в детстве все думала: а что, если устроить побег, побегать себе вдоволь, а потом вернуться к такому безопасному (хотя и относительно) убежищу, как родной дом. Но этот перекресток – то самое место, где меня неизбежно одолевал страх, – был одновременно и точкой невозврата: отсюда повернуть назад было никак нельзя.

Каждый месяц, начиная с семи лет и до одиннадцати, когда мы из этих мест уехали, мы ходили по тропе, ведущей на вершину холма, к церкви, чтобы исповедаться и получить отпущение грехов. Когда я выходила из церкви, я чувствовала себя чистой и просветленной, как и полагается. Но, увы, это состояние дарованной благодати длилось всегда не более пяти минут – именно столько времени требовалось, чтобы снова вернуться в школу. В общем‐то с самого раннего детства, с четырех лет, я постоянно была уверена, что совершила нечто нехорошее, неправильное. Исповедь, впрочем, существенных грехов не касалась. Просто что‐то внутри меня оказалось неподвластным исцелению и искуплению. Школьная учеба была связана с постоянной строгостью и систематическим уничтожением любых проявлений спонтанности. Так тебе навязывались правила, которые никогда не произносились вслух и были способны измениться именно в тот миг, когда тебе уже начинало казаться, что ты их накрепко усвоила. В первом классе, с первого же дня учебы я поняла, что должна сопротивляться всему, что в этой школе обнаружу. Когда я впервые познакомилась со своими одноклассниками и услышала дружный напевный йодль: «Доброе у-у-утро, миссис Симпсон!» – мне показалось, что я попала в компанию сумасшедших, а учителя, глупые и зловредные – это просто санитары, присматривающие за стадом юных безумцев. Я понимала, что уступать тут ни в коем случае нельзя. Как нельзя и отвечать на те вопросы, у которых, по всей очевидности, нет ответов, или на те, которые «санитары» задают просто для собственного развлечения и времяпрепровождения. Нельзя мириться, когда «санитары» убеждают тебя, что некоторые вещи попросту недоступны твоему пониманию; нужно непременно продолжать попытки во всем разобраться и все понять. Так начался период моей затяжной внутренней борьбы, и требовалось огромное количество энергии, чтобы сохранить в порядке собственные мысли и разум. Но мне было совершенно ясно: если этих усилий не прилагать, меня попросту уничтожат.

История моего детства напоминает мне некое сложносочиненное предложение, которое я все пытаюсь закончить – закончить и оставить позади. Однако история эта сопротивляется, не дает себя закончить и отчасти потому, что одних слов тут недостаточно. Дело в том, что миру моего детства была свойственна синестезия [21], и теперь меня преследуют призраки моих собственных чувственных впечатлений и восприятий, которые, стоит мне начать писать, как бы выныривают из глубин памяти на поверхность и дрожат между строчками.