Учиться говорить правильно

Нас учат быть осторожными в том, что касается наших ранних воспоминаний. Иногда психологи предлагают пациенту поддельную фотографию, на которой объект их внимания, запечатленный в детском возрасте, якобы находится в незнакомой обстановке, в незнакомом месте или среди людей, которых никогда раньше не видел. Сперва такие пациенты просто удивлены, но затем – пропорционально собственной потребности угодить – чувствуют себя обязанными «вспомнить», то есть вызвать такое «воспоминание», которое как бы покрывало некий пережитый ими опыт, которого на самом деле они никогда не имели. Я не знаю толком, для чего над людьми ставятся подобные эксперименты; может, для того, чтобы лишний раз продемонстрировать, что некоторые психологи действительно обладают даром убеждения, а некоторые пациенты – чересчур развитым воображением? Нам и так без конца твердят, чтобы мы больше доверяли собственным чувствам, а мы, собственно, так и поступаем: доверяем объективному факту существования этой поддельной фотографии, а не собственному субъективному замешательству, которое испытали, ее рассматривая. По-моему, это просто трюк, а никакая не наука; и свидетельствуют данные подобных экспериментов только о нашем настоящем, а вовсе не о прошлом. И пусть мои ранние детские воспоминания носят несколько хаотичный характер, это все же, на мой взгляд, не пустая болтовня – по крайней мере, отчасти, – и я своим воспоминаниям доверяю, поскольку они обладают удивительной силой сенсорного воздействия и возникают сразу целиком, а не в виде осторожных, неопределенно-обобщенных формулировок тех пациентов, которые были обмануты поддельной фотографией. Когда я говорю: «Я сама это пробовала», то сразу как бы чувствую этот вкус; или я говорю: «Я это слышала», я как бы это слышу; и это отнюдь не просто феномен Пруста [22], а скорее нечто реальное, будто «кинофильм» Пруста. Любой может прокрутить эту старую пленку, нужно только немного подготовиться, немного попрактиковаться; возможно, писателям такое удается легче, чем большинству людей, хотя я бы не стала с уверенностью это утверждать. С другой стороны, я бы не согласилась и с тем, что важно не то, что именно ты помнишь, а то, что тебе кажется, что ты помнишь. Точность превыше всего. Я, например, никогда не скажу: «Это неважно, теперь это уже в прошлом», хотя прекрасно понимаю, что у маленьких детей довольно необычное восприятие времени и год им порой кажется десятилетием, а все люди старше десяти лет – абсолютно взрослыми и равными по возрасту между собой; и потом, испытывая полную уверенность в том, ЧТО произошло, я совсем не так уверена, В КАКОЙ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ происходили эти события, а также В ТОЧНОСТИ ДАТ. А также я на собственном опыте знаю: если уж семья приобрела привычку к секретности, то и воспоминания начнут постепенно искажаться, потому что, разговаривая друг с другом, члены семьи невольно стремятся закрыть пробелы в фактах. А тебе же нужно попытаться осмыслить все, что происходит вокруг, и в итоге ты как бы камешек за камешком мостишь некий собственный нарратив – разумеется, по мере своих сил и возможностей – и, естественно, что‐то прибавляешь, что‐то выдумываешь, делаешь какие‐то собственные выводы; все эти маленькие изменения и порождают дальнейшие искажения воспоминаний.

И все же я считаю, что люди способны хорошо запомнить одну-две вполне реальные вещи – чье‐то лицо, аромат духов. Раньше врачи утверждали, что младенцы боли не чувствуют; но теперь известно, что они ошибались. Каждый из нас рождается с собственным набором органов чувств и собственной способностью ощущений; возможно, это закладывается в нас с момента зачатия. Отчасти нам трудно доверять самим себе, потому что, говоря о памяти, мы привыкли оперировать «геологическими» метафорами. Мы говорим о копании в частях нашего прошлого, давно похороненных; мы признаем, как трудно добраться до тех фактов, что скрыты слоями времени; мы даже соглашаемся прибегнуть к посторонней помощи – гипнотизера или психотерапевта, – чтобы до этих фактов добраться. Только, по-моему, вряд ли память похожа на геологические пласты; мне, например, куда ближе определение памяти, данное святым Августином: «бесконечно расширяющееся пространство». А еще мне порой кажется, что память похожа на огромную равнину, степь, где все воспоминания выложены бок о бок на одной глубине, точно семена под слоем почвы.