У меня часто и подолгу ноют руки и ноги. Доктор называет это «болями роста». А однажды я вдруг обнаружила, что больше не могу дышать, но доктор тут же заверил меня: нужно немедленно перестать думать о том, что я
Никто не должен давать тебе ни имен, ни прозвищ. Помни о Румпельштильцхене [23].
Джек начал часто приходить к нам в гости. Пьет чай. Теперь эти «чаи», похоже, превращаются в полноценные трапезы: в нашей просторной кухне зажигают верхний свет, и запущенный сад за окном – он сейчас весь в цвету – словно растворяется в сгущающихся сумерках. Мы готовили всякие странные легкомысленные кушанья; например, если быстро вылить сырое яйцо в кипящий жир, образуются всякие причудливые завитки, похожие то ли на загадочных морских тварей, то ли на жемчужины с полупрозрачными беловатыми ножками. «А сегодня Джек придет?» – спрашиваю я и получаю утвердительный ответ. Вот и хорошо. Я как раз подыскиваю подходящего кандидата, за которого можно было бы выйти замуж, и хочу уладить этот вопрос как можно скорее. На мой взгляд, Джек для этого вполне подошел бы, хотя жаль, конечно, что он мне не родственник, а всего лишь один из наших знакомых.
У подножия холма, в Бэнкботтоме, только и разговоров, что о последних новостях из Рима: папа разрешил заключать браки между троюродными братьями и сестрами! А это, как говорят, означает, что Илари, например, впоследствии сможет… если, конечно, захочет… выйти замуж за… и дальше начинается перечисление имен тех, о ком я и слыхом не слыхивала. Надо было, конечно, поскорее о них узнать – мне нужны сведения об этих потенциальных кандидатах в мои мужья; ведь я, как давно уже мной решено, хотела бы выйти замуж за кого‐то из наших родственников, чтобы сохранить единство нашей большой семьи и гарантировать себе в будущем определенный запас знакомых людей: двоюродных дедушек, обожающих чеширский сыр; двоюродных бабушек в старомодных шляпках, которые вечно что‐то обсуждают тихими голосами, одновременно выуживая ложкой из миски консервированные персики. У меня есть двоюродный дедушка, который побывал в настоящей военной тюрьме; «Наш Джо – пламенный лейборист», – говорит про него моя двоюродная бабушка. А другая моя двоюродная бабушка за деньги продала свои золотистые косы. Только вот почему же у меня одни двоюродные дедушки и бабушки? А где же следующее поколение? Где их дети? Так и не появились на свет или умерли во младенчестве? Все проклятая нищета виновата, говорит мне мама, нищета и пневмония. И я записываю незнакомое слово «пневмония». Я еще не знаю, что это болезнь; мне кажется, что это название какого‐то сильного холодного ветра.
Однажды Джек в очередной раз приходит к нам «на чай» да так у нас и остается, к себе домой не возвращается. «Он что, теперь домой вообще больше не пойдет?» – спрашиваю я. И для меня словно сразу ночь наступает; и ночь обрушивается на эту дис-пенсацию [24]; и в последующие недели я все сильней злюсь, и в итоге меня бросают в Стеклянный Замок. Джек и моя мать сидят на кухне, а я прыгаю на улице под кухонным окном и строю им рожи. Они смеются и задергивают занавески. Я стучусь в заднюю дверь, я так сильно стучусь, словно хочу ее выломать, но они заперли ее на засов. И я в бешенстве топаю ногами на морозе. А зовут меня теперь Румпельштильцхен.
Не следует так уж осуждать собственных родителей. В основном – и это свойство всех родителей – они старались вести себя как можно лучше. Они просто запутались, и денег у них не было, и они не могли позволить себе обратиться к юристам, и буквально все были против них, а сами они – согласно простейшим арифметическим расчетам – были еще поразительно молоды. Они и леса‐то за деревьями не видели и толком не знали, как прожить очередную неделю с понедельника до пятницы. Они были влюблены или же сердились друг на друга, их предавали, им доводилось горько, ох как горько, разочаровываться в людях, и они, в точности как и мы, как и все наше поколение, цеплялись за любую возможность, пытаясь все исправить, все переменить, обрести вторую жизнь; они разбивали и сбрасывали оковы логики, они заставляли себя вновь собраться и встать на ноги, отринув слабость и отчаяние, и плевали в глаза своей судьбе. Именно так и поступают родители. Они верят, что любовь надо всем способна одержать победу, а иначе зачем им было рожать детей, зачем им было рожать тебя? Нет, судить своих родителей вообще не следует.
Но когда тебе лет шесть-семь, ты этого еще не понимаешь. И мне в детстве казалось, что судят как раз меня; что это я совершила какое‐то не названное вслух преступление; что это мне вынесли приговор и вскоре я понесу наказание, но пока еще точно не известно, какое именно.