Удачи поручика Ржевского

— А я сказал: зато я увидел наконец ваши бездонные синие глаза и очаровался на всю оставшуюся жизнь! А еще я увидел прядь волос, подобных благородному черному шелку, краешек бархатистой щеки, при сравнении с которой увянет самая прекрасная роза, а теперь еще вижу жемчужные зубы за упоительными губками, раздвигающимися в улыбке…

— И все?

— Нет, конечно. Но потом при встречах (а я подстерегал ее по дороге в различных укромных местах) она не спешила убежать, а напротив замедляла шаги, желая услышать все комплименты, которые я придумывал. А однажды остановилась, слушая… А в другой раз, в безлюдном переулке, мы стали целоваться…

— Да-а, — вздохнул Бекетов. — Таким даром слова никто из нас не обладает.

— Глупости, — не согласился поручик. — Я тоже пару лет назад был вам подобен: смущался при дамах, терял дар речи, трусил в общем. Но, понимая, что туплю, преодолел себя, стал придумывать заранее комплименты, говорить их в нужный момент и однажды девушка подставила мне губы для поцелуя. Теперь не придумываю ничего, все говорю экспромтом. Без слов же эти капризницы будут к вам слепы.

— Но вы так и не сказали нам, куда вас определили, — спросил Арцимович.

— К пожилому вдовцу по фамилии Грудзинский, выдавшему всех дочерей замуж, — заулыбался Ржевский. — Видимо, по личному распоряжению Александра Васильевича. Но я не в обиде: мне подсказали, что в его доме хорошая библиотека, а я все же читаю по-французски. К тому же нас вскорости ожидает бал, который обещал дать в честь прибытия полка губернатор — там-то мы и посмотрим на местных дам поближе… Тут уместно будет дать портрет моего героя. Дмитрию Ржевскому должно было вскоре исполниться 23 года. Роста он был чуть выше среднего, два аршина и семь вершков (173 см), строен, в плечах не сказать чтоб широк, но при снятии рубашки обнаруживались хорошо развитые рельефы всех его «членов». Лицо его нельзя было отнести к античным, но все же нос лишь чуть курнос и лишен горбинки, глаза ясные, с затаенной насмешинкой, брови ровные прямые, уши не лопушились, щеки не лоснились, усы вились как должно у гусара, а подбородок он тщательно брил. Еще хороши были губы: не тонкие и не толстые, а соразмерные, склонные к легкой улыбке и поцелуям. Волосы Дмитрия были пока тоже на зависть многим: густые, волнистые, почти черные, но он стриг их коротко, на старопольский манер, на что ему пеняли иногда его временные пассии.

— Зато под кивером голове хорошо дышится, — отвечал он.

— Как было б хорошо, если б ты, мон шер, вообще не надевал этот кивер и не покидал меня никогда! — пылко заклинали его. Еще пару слов надо сказать о его происхождении. Он был из старого дворянского рода, но плодовитого и оттого существенно обедневшего: только накопит иной Ржевский подобие богатства к концу жизни, ан его уже надо делить на 3–5 сыновей, да и доченек кровных снабдить приданым. В последнее же время пошла мода давать сыновьям (и дочерям!) достойное образование, без которого теперь никуда хода нет: ни в офицеры, ни в чиновники, ни замуж. Иван Афанасьевич, отец Дмитрия, во всем себя ограничивал, а все-таки дал ему (вместе с братьями и сестрами) домашнее образование, в основу которого было положено знание французского языка. Дмитрий, впрочем, был у него в любимцах, так как и сам тянулся к учебе, да и от природы был разумен и ловок. Оттого он без проволочек был зачислен в Дворянский полк (в Петербурге), где производилось ускоренное обучение будущих офицеров.