Удаляющаяся с бала: Исторические миниатюры

Князь Дмитрий Голицын, русский посол в Гааге и знаток искусств, сообщил в небывалом раздражении, что 1771 год стал для Эрмитажа горестным. Картины из собрания Гаррита Браамкампа, закупленные им недавно для императрицы, погибли с кораблем, который на пути в Петербург разбило бурей у берегов финских.

По Европе блуждали слухи, будто Екатерина II послала водолазов-ныряльщиков на поиски погибшего судна, чтобы спасти драгоценные полотна, но эти сплетни оказались ложными. Императрица отнеслась к потере сокровищ не так горячо, как ее безбожный дипломат. «Я не любительница, я просто жадная», — откровенно говорила она о своем собрании Эрмитажа. О катастрофе с кораблем императрица известила Вольтера. «В подобных случаях, — писала она, — нет другого убежища, кроме того, как стараться забыть злополучия…» Но уже в январе 1772 года Вольтер отвечал императрице: «Позвольте сказать, что Вы непостижимы! Едва успело Балтийское море поглотить шедевры, купленные в Голландии за шестьдесят тысяч ефимков, а вы уже приказываете привезти (картины) из Франции на четыреста пятьдесят тысяч ливров… Не знаю я, откуда Вы берете столько денег?»

Деньги-то были казенные, а Эрмитаж создавался как личная коллекция императрицы. В собрание образцов искусства Екатерина II вкладывала громадный политический смысл: если она, владычица государства, бухает деньги на покупку картин в пору народных смут и кровавых войн, неурожаев и стихийных бедствий, значит, в Европе станут думать: ого, дескать, дела в Русской империи превосходны… Когда же Дени Дидро из Парижа подсказал о распродаже галереи умершего герцога Пьера Кроза, Екатерина еще колебалась. Но в Петербурге у нее был хороший советчик — граф Эрнст Миних, сын фельдмаршала, автор первого научного каталога Эрмитажа; приятель Руссо, он собирал для Дидро материалы по экономике России; не доверять его знаниям и вкусу царица не могла.

— После Орлеанской галереи частное собрание Кроза было лучшим в Париже, — сказал Миних. — Платите, не раздумывая! Там одного Рембрандта семь картин, там сразу две «Данаи» — Рембрандта и Тициана.

…Весною 1985 года советские газеты оповестили читателей, что какой-то негодяй или безумец плеснул кислотой на рембрандтовскую «Данаю». Что заставило его уродовать полотно великого голландца? Тут же я вспомнил, что в 1976 году — не у нас, а в музее Амстердама! — некий мерзавец, бывший учитель истории, нанес 13 ножевых ран гениальной картине Рембрандта «Ночной дозор». Заодно мне вспомнилось и то злодейское поругание, которому в залах Третьяковской галереи подверглась картина Ильи Репина — «Царь Иван Грозный убивает своего сына Ивана»; в данном случае повинен спятивший богомаз Абрам Балашов. Удары маньяков и недоумков всегда направлены на гигантов — от Рембрандта до Репина. Все это привело меня к мысли — поведать историю рембрандтовской «Данаи», любимой самим ее создателем и всеми нами.

Рембрандт был влюблен. Рембрандт был еще беден.

Саския была из богатой семьи с претензиями на аристократизм, а Рембрандт сыном мельника, с которым семья Саскии не слишком-то хотела породниться. В гневе праведном на людскую пошлость художник написал картину на библейскую тему — как Самсон угрожал отцу возлюбленной. Рембрандт автопортретизировал себя в виде Самсона, показывающего кулак. Но смысл был далек от легенды: «Отдайте мне Саскию!» — требовал он.

Саския вошла в его дом в то время, когда имя Рембрандта в Голландии уже обрело известность. Рембрандт любил Саскию, украшал ее жемчугами и бриллиантами. Рисовал и писал с нее множество портретов, в каждом из них стараясь выявить все лучшее, что характерно для женщины, упоенной счастливым браком.

Свой дом в Амстердаме живописец украсил подлинниками величайших живописцев прошлого, шкафы он заполнил ценнейшими гравюрными увражами. Здесь было все, что нужно для возбуждения творческих порывов.

А через три года после свадьбы Рембрандт украсил мастерскую новым торжественным полотном.

Это и была наша «Даная»!

Казалось, и конца не будет семейному счастью, но все дети умирали в младенчестве. Неизлечимо больная Саския все-таки родила Рембрандту последнего сына — Титуса. Титус выжил, но его мать умерла.

Траурная пелена загасила краски мира, былые радости погрузились в глубокую тень. Чья-то рука вдруг опустилась на плечо и художник обернулся… Перед ним стояла Гертье Диркс — молодая, крепкая.

Рембрандт раньше не удостаивал служанку вниманием.

— Саския взяла тебя в няни Титуса, но я не знаю, кто ты и откуда пришла в мой дом?

— Я вдова корабельного трубача, который так усердно дул в свою трубу, пока не лопнул, как свиной пузырь. Э! Стоит ли мне жалеть об этом негоднике.

Скоро друзья художника заметили, что Герьте отяготила свой пояс связкою ключей, она держалась слишком уверенно, как хозяйка. В этой молодой женщине было что-то и подкупающее, иногда она казалась даже красивой.