Удар иглы

* * *

Он молчал. Из него ничего нельзя было выдавить. Наши слова и увещевания отскакивали от него, как комки жёваной бумаги от слоновьей шкуры. Мы не в силах были пробить броню отчуждения.

Тусклая лампочка в комнате для допросов изолятора временного содержания слабо светила на него, и он, будто спасаясь от луча мощного прожектора, щурил глаза с подрагивающими, в красных прожилках веками Казалось, на его плечи давит неподъёмная тяжесть, которая сомнёт-таки его, как сминает атмосферный столб тело глубоководной рыбы, выброшенной на берег. Он как будто вёл неимоверно тяжёлую борьбу с земным притяжением.

— Как тебя зовут?.. За что ты убил человека?.. Как тебя зовут?.. — вновь и вновь долдонил Володька Савельев, старший следователь по особо важным делам городской прокуратуры, барабаня холёными пальцами по белоснежному манжету своей рубашки. Сколько я его знал, даже в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте, он появлялся в тёмном отутюженном костюме и в белоснежной рубашке, а ботинки всегда сверкали. На его худом красивом (а ля Ален Делон) лице трудно было что-то прочесть, но я видел, что он теряет терпение.

А убийца молчал…

Два часа назад, в ноль-тридцать, дежурный по городу получил сигнал от работяг, выехавших ночью на ремонт линии газопровода, что со стороны «бульни-ка» слышны крики. Машина АП-7 прибыла на место через восемь минут. Патрульные немного покрутились на «уазике», ничего подозрительного не увидели, выехали на пригорок, а когда уже собрались двинуть обратно, свет упал на «бульник» (так называли его горожане) — огромный древний валун с выбитыми в граните доисторическими символами. Убийца в синей робе лежал, уткнувшись лицом в траву. Одна его рука с обломанными ногтями, скребла сухую землю, в другой был зажат нож с острым длинным лезвием. На самом «бульнике» лежал истерзанный труп.

Его кромсали с какой-то запредельной яростью. На убиенном была монашеская ряса.

— Будешь ты говорить или нет? — взорвался-таки Володька, хлопнув ладонью по столу.

— По-моему, у него крыша поехала, — предположил я.

— Возможно, и так… Жёлтый дом по нему горькими слезами плачет — это уж точно. Такое устроить…

Неожиданно, будто преодолевая огромное сопротивление, убийца разогнулся и уставился на меня. Этот человек, по виду типичный бродяга с явно нарушенной психикой, имени которого мы не знали, сейчас смотрел на меня совершенно ясным взором. В глазах его не было и тени безумия, а были глубина, проницательность, да ещё что-то такое, чему и слов нет. Сдавленно, едва шевеля губами, он произнёс:

— Я узнал тебя, воин… Торопись, у тебя мало времени… Уже снята вторая печать… Через пять дней ты умрёшь, Виктор… В моём жилище… Твоя надежда… Возьми гри…

Он поднял руку, то ли пытаясь указать на что-то, то ли намериваясь вцепиться в меня костлявыми пальцами, но силы оставили его, и он сполз на пол. Не упал, а именно сполз, будто из него вытащили скелет, и тело теперь расползалось бесформенной массой по кафельному полу.

— Отрубился, мать его! — Володька вскочил, нагнулся над убийцей, провёл рукой над ртом, пощупал пульс на шее. — Живёхонек… Во артист!

— Артист.

Мне доводилось видеть и не таких клоунов. Единственно, что озадачивало, — откуда он мог знать моё имя? Вроде при нём никто не называл меня по имени…

— Не знаю, что и сказать, — пожал плечами врач, когда бродягу на носилках затаскивали в «скорую»,

Приткнувшуюся во дворе УВД. — На припадок, каталепсию, реактивное состояние не похоже. Пульс, мышечные реакции в норме. Но мозг не работает. Будто от электросети отрубили… Кто он хоть?

— Неясно, — ответил Володька. — Но скоро он будет самым известным человеком в городе.

Он прав. Шум завтра поднимется на всю Россию. Только что мои оперативники установили личность погибшего. В монастыре, что в десяти километрах от города, пропал монах Иоанн. Можно представить, как вцепятся в такую новость стаи стервятников, именуемых газетчиками и телевизионщиками. Ох, беда.,

— Глаз чтоб не спускали, — проинструктировал я старшину и сержанта. — Вы бы видели, что он с монахом сделал. Ножом раздробил кости. Медик сказал, что для этого нужна чудовищная сила… если врачи его откачают — пристегнуть наручниками к кровати. Пусть потом что угодно кричат о нарушении прав человека. Мой приказ. Ясно?

— Так точно, — поморщился сержант, которого не вдохновляла перспектива провести ночь рядом с маньяком.

* * *

Вернулся я домой поздно. Наскоро перекусил и сразу взялся за старую рукопись — не терпелось опять перенестись на два века назад.