Читаем Удар отточенным пером полностью

Удар отточенным пером

– Ну-ну, – со странной интонацией сказал Валеев, но задерживать не стал.

Я не знал, подозревает ли наш главврач о том, что вверенные ему практикантки замыслили побег, однако предоставил им разбираться в этом самим.

– Теленок-то хороший? – только крикнул вслед Валеев и с досадой махнул рукой, услышав ответ.

Само собой, я опоздал. Марина уже была в коровнике. Послед лежал на полу, рядом с роженицей.

– Почистила ее уже, – как всегда строго проговорила девушка, раздувая свои точеные ноздри. – Теленка унесла.

– Ты молодец. Настоящий врач, – ответил я, разочарованно думая о том, что теперь она одета: теплые ватные штаны и толстый скандинавской расцветки свитер, который все же не в состоянии скрыть точеную талию.

– Где Лейла? – спросил я.

– Вещи собирает.

– Зачем вы уезжаете?

– Ну вот так. – Марина была непреклонна, но вдруг подошла вплотную и, быстро обняв, притянула к себе. От неожиданности я, как теленок, ткнулся носом в ее шею, тонко, по-девичьи пахнущую только что вымытой кожей.

Как изящно писал житель девятнадцатого века Эдмунд Талбот в своем дневнике: «Морское путешествие может привести к некоторым изменениям в мужском организме: встретить даму стало не то чтобы легко, но даже, я бы сказал, неизбежно». Что-то подобное, наверное, происходило с нашими организмами на природе, вдали от цивилизации. Это было сказано даже слишком деликатно для тех желаний, которые я испытывал сейчас, находясь рядом с Мариной. Все вокруг перестало иметь значение: запах карамели обволакивал меня нежной, сладостно-облачной пеленой.

Марина нашла прекрасное место. В теплом коровнике было одно пустующее отделение с несколькими незанятыми стойлами. Отделения шли через стену, и потому характерного запаха там почти не чувствовалось. Впрочем, запах животных мы перестали ощущать уже давно.

Это была совершенная пастораль: сквозь маленькое техническое окно пробивалось скудное зимнее солнце. Луч прорезал соломенную пыль, и маленькая упругая грудь девушки как будто светилась изнутри, а коричневая горошина соска казалась матовой. Чтобы восстановить гармонию, сосок необходимо было срочно смочить. И я восстанавливал и восстанавливал, неистово и жадно, снова и снова, под завистливое мычание телок за стеной.

Блондинки с длинной плоской спиной, маленькой грудью и строгим обращением – моя карма. Или в моем теле сейчас жил сам Фрейд, потому что все женщины в нашей семье были приблизительно такими. Несмотря на то что Марина нравилась мне не так остро и больно, как Маргарита, я был сейчас благодарен ей, как не был еще благодарен ни одной женщине на свете.

Она улыбалась, и в такт моим движениям двигалось ее лицо, на котором сияла спокойная умиротворенная улыбка. Во время она выглядела так, как выглядят после. И я вдруг подумал, что она как будто всегда опережает момент, как будто всегда забегает за ближайший поворот времени. Марина – самая земная из всех моих Мадонн, невероятная, не мне предназначенная. И пока я еще собирал восторги, наполненные запахом сена, любовался светящимися в воздухе частичками пыли, пока поклонялся складкам ее ватных штанов, внутри которых дышала эта сливочная карамельная девочка, она уже оделась, помахала рукой и, уходя, обронила: «Увидимся, звони!»

Прошептав «пока», я откинулся на бортик загона. Снова подумалось о той, которая ушла раньше: о моей грустной обреченной Маргарите, образ которой, высекая искры стыда, вдруг погнал из головы с тихой радостью опережающую время Марину.

В окне мелькнул оранжевый пуховик. Я надеялся, что Марина обернется, мне важно было прочитать о своей невиновности на скрижалях ее орлиных ноздрей, но она не обернулась, оранжевый пуховик скрылся за рамой. Просидев несколько минут в своих воспоминаниях, я вдруг шарахнулся, наспех оделся, выбежал следом, но Марина уже подошла к красной «пятерке», стоявшей возле дома фельдшера Людмилы.

Вокруг машины суетилась какая-то женщина маленького роста, наверное, мама или сестра кого-то из девчонок, разглядеть отсюда было невозможно. В дутой зеленой куртке с желтой полосой по боку, женщина была похожа на букашку с темно-зеленым панцирем и брюшком. Я подумал, что не хочу подходить и прощаться под пристальным взглядом этого насекомоподобного существа. Пусть собираются.