Удар отточенным пером

– Советское время все изменило. В советское время мы привыкли, что если начальник совсем плохой, то его можно снять, выразить, так сказать, недовольство коллектива, и на тебе – не засидится, – продолжал Жильцов, размякая от выпитого. – А сейчас опять хозяева́ пришли. Как хочешь – либо смирись, либо увольняйся. Куда в такой ситуации рабочему идти? Только в профсоюз. Таких, как мы, ведь мало. Обычно как бывает – выбился человек в профсоюзные лидеры, наобещал, а через пару месяцев глядишь, а он уже под дудку начальства пляшет. Все в деньги упирается.

Митрич слушал внимательно, и, хотя пили мы, а не он, в глазах его я увидел влагу искреннего восхищения. Вороватым движением он задернул жалюзи и налил нам еще, почти до краев.

– Вы, конечно, знаете об убийстве Захарова? – Я собирался спросить об этом с первого момента встречи.

Вика странным образом зацепила меня своим предположением о том, что Жильцов намеренно замалчивает это убийство. Сам по себе вопрос был настолько нетривиальным и, конечно, бестактным от чужого человека, что я придумал, как начать, только выпив водки.

Жильцов моргнул и одним движением влил в себя весь стакан.

– Как не знать. Михаил Захаров хороший был мужик.

Я тоже допил свой стакан и продолжал:

– Он же был ваш заместитель?

– Да, работали вместе десять лет. Надежный был мужик, хоть и не могу сказать, что большой активист. А ты откуда про это знаешь?

Увидев, что стаканы наши опустели, а разговор перешел на траурную тему, явно требовавшую градуса, Митрич налил нам снова, на сей раз только до половины.

– Как же не знать? – искренне удивился я. – Газеты об этом написали. Убили-то странно. Вернее, страшно. Ну и моя тетка теперь следит за всем, что связано с вашим профсоюзом.

Я внимательно наблюдал за выражением лица Жильцова. Несмотря на упоминание Вики, журналист не проявил никаких признаков беспокойства, как человек, который не чувствует за собой вины, он лишь быстро отвел глаза, внезапно помутившиеся от слез.

– Вы ведь тоже наверняка написали о своем товарище? – каверзно поинтересовался я, чувствуя себя сволочью, однако я не мог остановиться на полпути.

Жильцов кивнул:

– Да, конечно, – буркнул он, потом взглянул на меня и вдруг поспешно добавил: – То есть я хотел… Конечно, мы хотели написать… – бормотал он, глядя в стол. – Даже подготовили материал. Но следователь, как ты понимаешь, первым делом в редакцию пришел. И попросил в интересах следствия не печатать ничего, чтобы шума раньше времени не поднимать. Потом, как убийцу поймают, сделаем большой материал на страницу.

Мы посмотрели друг на друга. Несмотря на выпитые два стакана водки, Жильцов выглядел вполне трезвым. Глаза его перебегали с меня на Митрича, который стоял рядом, понурив голову, и ни на кого не смотрел. Тонкие белые, совсем не рабочие пальцы Жильцова с просвечивающими ве́нками мяли пустой пластиковый стакан. Он вздохнул и проговорил скорее себе, чем нам что-то вроде: «такие дела, такие дела». Глядя на его жалкое, замученное бессонницей и безденежьем лицо, на эти тонкие болезненные пальцы, на чрезмерную нервозность от одного упоминания о смерти, было трудно представить, чтобы такой человек мог исполнять роль криминального босса, хладнокровно отдающего указания об убийстве кого бы то ни было. Нет, конечно же, Виктория сама себя перемудрила.

* * *

– Семен, как вы поняли, что вы брутальный мужчина?

– Мне мама сказала!

Одесский юмор

Домой я возвращался в смутном настроении. До вечера оставалось совсем ничего, нужно было ехать к Виктории на встречу с Селиверстовым. Но то, что я услышал сегодня от Жильцова и пенсионера «Русского минерала» Митрича, уже никак нельзя было отнести только к красивым словам, за которыми не стояло дел. Жильцов не был обыкновенным профсоюзным горлопаном, каким его пытался выставить главный юрист завода. Алексей Жильцов искренне верил в то, что говорил, а пример Митрича подтверждал, что профсоюз действительно был опасен для Селиверстова и Карнавалова, потому что заставлял эту зарвавшуюся шайку уважать закон. И тот факт, что администрация вешала всех собак на профсоюз, нисколько не удивлял. Теперь стало окончательно понятно, почему Карнавалов и его прислужник Селиверстов ненавидят Жильцова и газету, а вот упорство Вики, занявшей сторону администрации, уже начало раздражать. На этом фоне позиция Миллер, взявшейся защищать профсоюз, казалась более чем прочной, и вот это обстоятельство было самым опасным.

Дело в том, что Примадонна была руководителем не только помощницы Селиверстова, но и Виктории. Однако тех пор, как Витория защитила диссертацию и занялась собственной практикой, между ней и ее бывшим научным руководителем общение происходило довольно удивительным образом. Они следили за научной деятельностью друг друга, но при этом старались лично не пересекаться. Миллер продолжала считать, что яйца курицу не учат, а Вика в свою очередь полагала, что курица – не птица.