Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг.

1934 года) имел столько информации про высший командно-начальствующий состав РККА и руководство наркомата обороны, как никто другой. И недооценивать такую ключевую фигуру, как Фельдман, равносильно было служебному проступку. Думается, что и Ушаков понимал это, но вместе с тем, набивая себе цену, утверждал, что хотел бы получить другого подследственного. Добавим еще одну деталь — в Наркомате обороны, а значит и чекистам, было известно о личной дружбе Фельдмана с маршалом Тухачевским. Заметим также, что арестовали Фельдмана 15 мая 1937 года, т.е. Ушаков получил его для допроса в день ареста, еще «свеженьким».

«В первый день допроса Фельдман написал заявление об участии своем в военно-фашистской организации, в которую его завербовал Примаков».

И снова делаем паузу в цитировании документа для того, чтобы отметить одну важную деталь — первоначально в качестве вербовщика Фельдмана выступает комкор Виталий Примаков, уже девять месяцев находившийся в застенках НКВД, в руках Леплевского, Ушакова и их коллег по 5-му отделу ГУТБ. Спустя некоторое время имя вербовщика пришлось изменить — Ежов и Леплевский требовали выхода на «больших» людей в РККА, и им становится не кто иной, как маршал Тухачевский. Но пока Тухачевский на свободе, хотя и здорово понижен в должности (командующий войсками второразрядного ПриВО). Но все равно он на свободе, а Примаков вот он, у нас в руках и никуда ему не деться. Пока в качестве вербовщика пройдет и Примаков, а там... посмотрим. Дойдет очередь и до Тухачевского, все в наших силах — так или примерно так рассуждал Зиновий Ушаков с подачи своего патрона Леплевского. К тому же других военных с воинским званием выше «комкора» среди вновь арестованных не было. Хотя неправда, был один командарм 2-го ранга — А.И. Корк, начальник Военной академии имени М.В. Фрунзе, арестованный несколькими днями раньше Фельдмана, но им тогда занимались более высокие начальники — Ежов и Леплевский. В лапах НКВД был и еще один военный с четырьмя ромбами, арестованный в начале мая, — армейский комиссар 2-го ранга Г.И. Векличев, член Военного совета Северо-Кавказского военного округа, но он в это время находился в Ростовской тюрьме, а в Москве Ушаков вынужден был довольствоваться только Фельдманом.

«Изучив личное дело Фельдмана и его связи, пришел к выводу, что Фельдман связан... дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом других крупных командиров и имеет семью в Америке, с которой поддерживает связь. Я понял, что Фельдман связан по заговору с Тухачевским...»

Ушаков теперь уже не сетует по поводу того, что ему дали такую мелкую сошку, как Фельдман. Он чекистским чутьем понял всю перспективность своей затеи — через Фельдмана выйти на верхушку Красной Армии, а именно на маршала Тухачевского и его единомышленников (Якира, Уборевича и других). В своих показаниях Ушаков подробно рассказывает о формировании у него такого плана, о докладе об этом начальнику Особого отдела, о сомнениях Леплевского... Действительно, на кого руку подняли?!

«Я ответил, что не боюсь ошибок, но думаю еще получить сегодня от Фельдмана подтверждение моих выводов... К вечеру 19 мая было написано Фельдманом на мое имя известное показание о военном заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и др., на основании которого состоялось 21 или 22 мая решение ЦК ВКП(б) об аресте Тухачевского и ряда других. К слову говоря, Тухачевского начал допрашивать я 25, а 26.5. он признался. После этого ялолучил 30.5. Якира»³².

Прочитав эти строки, написанные рукой Ушакова, начинаешь понимать, почему Зиновий Маркович требовал к себе особого отношения, откуда берутся истоки его непомерного самомнения. Как же иначе — ведь он, Ушаков, первым в отделе вышел (через Фельдмана) на Тухачевского, ведь именно он, Зиновий Ушаков, был тем следователем 5-го отдела, первым допросившим маршала, и что именно ему, Ушакову, Тухачевский признался в своем участии в военном заговоре. Теперь неудивительно, почему никому другому, а только ему передали «в обработку» командарма Иону Якира, арестованного в поезде на пути из Киева в Москву через два дня после первого признания Тухачевского. Не сразу, но из Якира Ушаков тоже выбил нужные ему показания. Видимо, не стоит описывать, как это происходило на практике — о методах работы Леплевского и его подчиненных достаточно пространно говорилось выше.

К сказанному добавим одно наше предположение. Оно сводится к следующему посылу— впервые мысль о выходе на Тухачевского у Ушакова, честолюбивого помощника начальника Особого отдела ГУГБ, появилась, видимо, во время ознакомления с материалами открытого судебного процесса над участниками «антисоветского троцкистского центра» в январе 1937 года, где имя маршала не раз упоминалось в качестве лица, на которое рассчитывала оппозиция. Но, повторяем, это лишь наше предположение, не лишенное, впрочем, оснований на существование.