Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг.

«Так как количество сознающихся арестованных изо дня вдень возрастало и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые «следователи-кололыцики» стали, каждый при себе, создавать группы просто «кололыциков».

Группа «кололыциков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания.

Остальной следовательский состав занимался допросом менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился...»³⁷

Приводимые показания Фриновского представляют интерес прежде всего тем, что здесь, можно сказать, из первых рук узнаешь о структуре следственной работы в НКВД, о замыслах его руководства и путях их исполнения. Фриновскому уже нечего скрывать, и он дает полные, на наш взгляд вполне объективные характеристики своим подчиненным, раскрывает весь процесс прохождения подследственного от его ареста до зала (комнаты) суда.

«Дальнейший процесс следствия заключался в следующем: следователь вел допрос и вместо протокола составлял заметки. После нескольких таких допросов следователем составлялся черновик протокола, который шел на «корректировку» начальнику соответствующего отдела, а от него еще неподписанным — на просмотр бывшему народному комиссару Ежову и в редких случаях — ко мне». Ежов просматривал протокол, вносил изменения, дополнения. В большинстве арестованные не соглашались с редакцией протокола и заявляли, что они на следствии этого не говорили, и отказывались от подписи.

Тогда следователи напоминали арестованному о «кололыциках» и подследственный подписывал протокол. «Корректировку» и «редактирование» протоколов в большинстве случаев Ежов производил, не видя в глаза арестованных, а если и видел, то при мимолетных обходах камер или следственных кабинетов...

По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные.

Знало ли об этом руководство наркомата, т.е. я и Ежов? — Знали.

Как реагировали? Честно — никак, а Ежов даже это поощрял. Никто не разбирался — к кому применяется физическое. А так как большинство из лиц, пользующихся этим методом, были врагами-заговорщиками, то ясно, шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами-следователями невинные люди...»³⁸

Фриновского дополняет его недавно так обожаемый начальник — Николай Иванович Ежов: «Порядок рассмотрения дел был до крайности упрощен, он был проще и в этом смысле даже бесконтрольнее, чем по обычным уголовным делам... Прокуратура СССР не могла, конечно, не замечать всех этих извращений. Поведение Прокуратуры СССР, в частности, Прокурора СССР Вышинского, я объясняю той же боязнью поссориться с НКВД и показать себя не менее «революционным» в смысле проведения репрессий. Только этими причинами я могу объяснить фактическое отсутствие какого бы то ни было прокурорского надзора за этими делами и отсутствие протеста на действия НКВД...»³⁹

Линия поведения Ушакова на следствии выдерживалась в точном соответствии описанному Фриновским сценарию. Сюда необходимо добавить еще элементы следовательского «творчества», которого был не чужд Ушаков-Ушамирский, наращивая свое давление на подопечного.

Крайнюю жестокость Ушакова характеризует следующий факт, о котором он не без рисовки упоминает в своих показаниях от 11— 12 октября 1938 года: «Бывший заместитель начальника Генерального штаба Меженинов неудачно пытался покончить жизнь самоубийством. Его поместили в Бутырскую больницу и зачислили за мной. Я не стал ждать выздоровления Меженинова, который находился в очень серьезном состоянии, начал ежедневно ездить к нему в больницу и допрашивать... В итоге (Меженинов) дал ценные показания о большой группе военных заговорщиков ДВК, на основании которых, по заведенному порядку, я сделал первый протокол допроса в одном экземпляре и отнес его Николаеву на корректировку...» (Этот протокол через несколько дней разослали по всем региональным отделам как образцовый.)⁴⁰.

Читая все это, задаешься вопросом — а почему Ушаков так откровенничает, фактически делая вред себе самому, — ведь содержание сказанного (написанного) показывает его далеко не с лучшей стороны. Ответ, видимо, здесь только один — Ушаков хочет доказать, как активно он боролся с врагами, а поэтому сам никак не может быть врагом народа.

Приведенные выше примеры относятся к московскому периоду деятельности Ушакова. Но кроме Москвы он успел «наследить» и на Дальнем Востоке, что видно из материалов архивно-следственного дела по обвинению члена Военного совета Тихоокеанского флота корпусного комиссара Я.В. Волкова. В своей жалобе на имя Сталина Волков, осужденный в мае 1941 года к 15 годам заключения в ИТЛ, подробно описывает все, что с ним случилось, начиная со дня ареста.