Удар с небес

- Мне ценить теперь разве только саму ту, которая с косой ходит! А ваша красавица к тридцати раскоровеет, как бомба и все с ней. Грузинские женщины таковы. Они не выдерживают возраста: либо делаются коровами, либо тощими клячами... Но в юности - это цветы Эдема! Кстати, моя Ангелица получше вашей будет.

Казиев только плечами пожал. У каждого, мол, свой вкус.

Старик, уже прощаясь, спросил, - вы, конечно, копийки-то поимели? Не надо, не надо головкой трясти! Поимели. Так вот, будьте так любезны, верните мне фото. Оно дорого мне как память.

И Казиев молча вытащил из кейса фото и отдал старику.

Хотел показать, что он тоже из "благородных"? Или что? Сам не понял до конца.

Но старик не расстрогался, не кинулся ему на шею, а просто запихнул фото в карман.

Страннейший человек! Страннейшее дело!

Но Тим Казиев тоже не лыком шит, найдет он ходы-выходы к это - му пню замшелому. Замшелому, да не очень, подумал он, обернувшись ещё раз на старика, как бы для последнего - "прости" и увидев острый недобрый взгляд, устремленный ему в спину.

Так и захолодило меж лопатками, - будто уперлось туда дуло пистолета.

* * *

Казиев мчался так, что не заметил Тинку, которая как потерянная бродила по чахлому скверику, с тремя хилыми березками.

Она крикнула ему вслед - Тим! Но он не услышал.

Идея, однажды приходившая ему в голову, снова завертелась в мозгу. Можно продумать и другие. Но - потом.

27. СЛАВИНСК.

Ангел стояла у замызганного вагонного окна и смотрела, как прощаются люди через окна вагонов.

Губами, руками что-то выписывают, рисуют, пытаются объяснить нечто совершенно необходимое, досказать то, что не было сказано дома.

На самом-то деле все по двадцать раз сказано, но стоять и смотреть друг на друга в молчанку, - как бы неудобно, даже с близкими родственниками.

Ангела никто не провожал. И хорошо!

Хотела поехать Алена ( Тинка куда-то опять исчезла), но Ангел отказала ей.

Алена взяла слово, что к Новому Году Ангел приедет к ним, - она включает Ангела в расчет гостей.

От Ангела она ждет мамины малосольные огурцы, - таких Алена нигде больше не пробовала, помнила.

Пока Ангел собиралась ни о чем ТАКОМ не говорили. О чем говорить? Все ясно.

Макс куда-то испарился... Даже не попрощались они. Зачем? Ему это надо?

Старик отдал паспорт, она ему - часть рукописи и письма.

Он не сердился, был грустный, как ни странно, и дал ей триста долларов, сказав, чтобы она возместила матушке свое воровство.

Ангел ни о чем его не спрашивала, он ей ничего не рассказывал.

Чужая она приехала, чужой и уезжает.

Поезд тронулся, замелькали грязные подъездные пути к столице, серые домишки, чахлая растительность, помойки...

Дальше, - там, где есть природа и воздух, - пойдут дворцы новых русских и разных высоких персон.

Она вошла в купе, легла на верхнюю полку и проспала до Славинска.

Воскресенье. Она специально так подгадала, чтобы сразу всех увидеть и со всем разобраться.

И с матушкой, и с отцом, и с бедным Леонид Матвеичем, рукопись которого она везла.

Ангел постарается нанести Матвеичу чего-нибудь обнадеживающего, нельзя же человеку столько времени голову морочить и - ничего, пустота.

Осень подступила вплотную...

С нею придет неизбывная тоска в городе Славинске. А в Москве никто толком и не вспомнит Ангела.

И хороша же она будет, когда явится как деревенская родственница на Новый Год с огурцами, грибами и другими солениями-варениями, в мешке через плечо! Хороша!

Ни на какие Новые Года она в Москву не поедет.

Никогда.

Во двор своей пятиэтажки она вошла как в чужой. И как на чужую загляделись и зашептались бабки, сидящие у всех четырех подъездов.

Только одна, самая востроглазая, выкрикнула, - да это Зойки и Володьки девка! Которая в Москву сбежала и деньги ещё скрала, мать-то как выла!

... Ну, как говорится, началось, подумала Ангел и злобно глянула на старушку, но та глаза не отвела, а нахально, с улыбочкой, продолжала смотреть. Остальные сделали вид, что ничего не слышали и не знают.

Вот так и будет.

Одни будут гадости в глаза говорить, - да чего там, "гадости"! правду! Другие за спиной шептаться. Что лучше и что хуже

- неизвестно.

В квартиру она вошла до странности незаметно, - проскользнула к своей двери и открыла её. Немая сцена как в "Ревизоре".

За столом, накрытым к выпивке, с селедочкой и лучком, с горячей картошечкой и знаменитыми малосольными огурцами, - посередине красовалась литровая бутыль водки, - сидели все трое, кого она, Ангел, обидела и обманула: мать, отец и Леонид Матвеич.

Она бросила рюкзак в угол, достала из внутреннего кармана триста баксов, положила их на стол и сказала, - принимаете, про - щаете, блудную дочь или как?

Отец молчал, явно наливаясь злобой, - он уже "принял", это было заметно по его красному лицу и яркости синих глаз, которые будто плавали в маленьких озерцах воды.

Он ещё свое слово скажет, это не ходи к гадалке!

Матушка охнула и боязливо глянув на мужа, все же встала за столом, и сказала, проливая светлые слезы, - дочушка моя, родимая, вернулась, и денежки привезла, да сколько! Я же говорила, не за так она в Москву поехала! Что ей здесь...