Удар током

После первых возлияний под украинский борщ и домашние котлеты, завязался разговор. Жену больше интересовало прошлое семейное положение, привычки и особенности холостяцкой жизни. Дмитрий же, спрашивал о делах на работе, без закрытых подробностей, интересовался планами "лечебного" заведения. Когда содержимое бутылки уменьшилось вдвое, почти не пьющий Петрушевский, вспомнил о просьбе Соболева. Видя, как жадно Чистяков провожает глазами каждую недолитую рюмку, предложил прогуляться, тем более, что визитёр оказался курящим. Супруге за спиной сделал жест: убирай водку со стола. На улице благодать: мороз около пяти градусов, безветрие и главное чистое небо усеянное звёздами. За ними, по своим делам, выскочили домашние питомцы. Затем прислушались к вечерней собачьей перекличке, не обращая внимание на хозяина и его гостя вставили свой голос в общий хор.

— Не скучаете здесь, соседи не докучают, — скорей утвердительно, чем вопросительно молвил Чистяков.

— Так ведь благодать, радость после мегаполиса с его грохотом и хлопотами, а воздух какой! А соседи примерно так же рассуждают, да и чего делить? Территориальные споры в прошлом, живём обособленно, каждый по себе. Так рождается гармония и добрососедские отношения.

— Я вот тоже мечтаю разделаться с делами и уйти на покой. Куплю участок, заведу живность…

— А что мешает? В лаборатории разве мало молодых специалистов?

— Не в этом дело, мы начинали с Сергеичем в конце шестидесятых. Как же это было тогда интересно. И первые тараканы, отправленные в пространство, первые мыши, дело шло к испытаниям добровольцев. Но после аварии, лабораторию, тогда она называлась ОЛИБ, надолго закрыли. Я парился в одном НИИ, потом Соболев разыскал и вновь пригласил. Но Витя сильно изменился.

Петрушевский мысленно содрогнулся: авария?! Вспомнил свой жуткий сон неделю назад. А последняя фраза насторожила, ведь самого терзали смутные подозрения о жестокости и беспринципности начальника. Петрушевский, когда-то прошедший школу выживания, где почти не остаётся места высоким общечеловеческим ценностям, сразу почувствовал в характере и поступках Соболева твёрдый расчёт, авантюризм и едва заметные диктаторские замашки. Водку убирать рано, мягкого и вроде как совестливого Чистякова следует разговорить. После прогулки, Петрушевский, к удивлению жены, предложил продолжить банкет и вновь достал початую бутылку. В глазах учёного мелькнули радостные искорки. Выпили ещё, потом перешли на ты, Петрушевский всё подливал. Следующий перекур на фоне притихшей деревни и под необъятным небесным куполом, шли чуть ли не обнимку. Дмитрий Сергеевич придерживал гостя и сыпал вопросами.

— Ты чего-то там говорил про аварию. Соболев не рассказывал. А что случилось?

— А то и случилось, Дима, что кругом раздолбаи: финансирование хилое, оборудование изношенное, собирали по институтам, техника безопасности никакая, вохровцы пьянствовали. Сперва рвануло, затем пожар. Всё нахрен выгорело, хорошо у Дооса, нашего завлаба журналы опытов и остальные документы в сейфе несгораемом хранились. Люди не пострадали, всё случилось ночью. Следствие, комиссии всякие, пустое дело. Дооса хотели под суд отдать за халатность, да ранняя смерть уберегла от расправы, а Сергеича вроде за штат вывели, все материалы в Москву и крест на исследованиях. Ты понимаешь столько лет ушло коту под хвост?!

— А когда это случилось, год какой, Коля?

— В семьдесят второй, летом…

— Но ведь центр существует и вон какие результаты!

— Ну да, в девяностых, когда бардак в стране начался, Витька взял в аренду эти помещения, их после пожара подремонтировали и оставили за институтом Иоффе. Он всё отладил, оборудование достал. Финансирование глубокая тайна: то ли бывшие коллеги скинулись, то ли в Академии наук нашлись прозорливые люди, не знаю. Важно что экспериментальная установка работает и сам знаешь как. А вот директор другой, совсем другой, мстит власти или чего, я не понимаю. Жестокий, злопамятный, принципиальный. С тобой зато нянчится, ведь вы в прошлом друзья? Потому и не сказал тебе про последний опыт, пожалел…

— Ну ка колись, Коля, скажи по дружески, я могила! Что за тайна про меня, а?

— А сам не понял? Говорил что ничего не было: чернее чёрного, пустота. Так ведь это ты смерть свою видел, прости. Ай, зачем сказал!

Петрушевский протрезвел, вот оно что! Примерно так он рассуждал, значит в будущем попал во временной вакуум и его, как физического объекта не существовало. Он уже умер, вопрос когда?

Утром, после завтрака, Чистяков засобирался на работу.

— Дима, извини, наговорил вчера по пьяни. Забудь и Сергеичу ни звука — подставишь меня по полной и себе навредишь.

— Естественно, промолчу и какой резон тебя подводить? Сказать по правде с ним последнее время перестал быть откровенен. Но забыть не смогу. — и после неловкой паузы спросил, Коля, а ты программу составить и осуществить запуск можешь?

— Конечно, а тебе зачем? Заговор готовишь?