Удар током

— Помнишь я рассказывал о начальнике нашей лаборатории и звали его звали Доос Генрих Иванович. Доос умер во внутренней тюрьме КГБ от разрыва сердца. Его обвинили в подрыве лаборатории, потому, что нашли в квартире самодельную бомбу, которую тебе передал тот уголовник. Но будь Генрих Иванович трижды террористом, никогда бы не стал держать в квартире такой компромат. А я, дурак, привёз коробку в ОЛИБ, по просьбе Соболева. Плохо помню, кажется он говорил о командировочном из стороннего НИИ, согласившегося доставить дефицитные детали для нашей установки. Курьер опаздывал на другой поезд, поскольку проезжал транзитом, буквально на бегу сунул коробку в камеру хранения, якобы успел дозвониться нашему Соболеву и назвать код ячейки. После твоего рассказа теперь знаю, какой груз привёз в ОЛИБ. Дима, а ведь не Доос взорвал лабораторию! Это гад Соболев сделал! Убирал талантливого учёного, чтобы присвоить себе его разработки и выбить деньги на новую лабораторию, где он стал бы полновластным хозяином. Просчитался наш хитрожопый мастер тайных операций. Лабораторию закрыли, а гэбэшник остался трудится в своих органах. Но уже не талантливым учёным, а простым оперативником. Сам рассказывал, когда восстанавливал в девяностых центр по изучению проблем времени.

Обалдевший от таких откровений, Петрушевский воскликнул:

— Получается, что Соболев знал о взрыве и всю документацию спрятал? А мог шеф не ставя никого в известность втихаря смотаться в прошлое и кое-что подправить? Ведь это так логично и свидетелей нет и верти крути как хочешь.

— Не знаю. На испытаниях я всегда присутствовал, составлял отчёты, писал программы, дублировал Соболева на пульте управления. Может и нырнул втихаря, хотя шеф панически боялся капсулы, не иначе фобия. Витя хитрый. Но я о главном не сказал, до сих пор это было тайной. Когда он откупил корпус института и стал монтировать первый образец, то представил схему необычного прибора, который называл "концентратором". Суть устройства в сгущении поля при создании четвёртого измерения. Состоит из несколько плат, а главное антенны, изготовленной из особого сплава, работающей как на приём, так и на излучение. Такая фиговина позволяет в определённых условиях переносить человека во времени без целевого указания и программного обеспечения. Устройство не занимает много места, его можно маскировать под приборы бытового пользования. Соболев всё окружал тайной, почему не испытывали их в лаборатории — для меня загадка.

Чистяков перевёл дыхание, маханул следующую рюмку, похоже, алкоголь его совсем не брал и продолжил:

— По особому списку эти штучки установлены на пяти объектах, среди которых и твой адрес. К тебе на дачу приехал сотрудник и заменили счётчик электроэнергии в сарае. Ты ничего не заметил, а при нашем тесном знакомстве в прошлом году, я демонтировал наш прибор и заменил на обычный. Теперь последнее, Дима, уверяю, я тут ни причём: во время электрического разряда сформировалась особая субстанция и тебя перебросило в прошлое. Ты лежал в коме, а твой двойник в прошлом проживал с историей твоей жизни от момента поражения. Мы ломали голову, как вернуть тебе память, точнее только я об этом думал, Соболеву ты нужен лаборатории, дальше сам знаешь. Смею предположить, что в четырёх других адресах, проживали люди так или иначе связанные с начальником центра.

Петрушевский в конец растерялся под натиском шокирующей информации, зато получил ответ на вопрос, мучивший с момента рокового удара током. Соболев, который из доброго приятеля трансформировался в коварного недруга, обрёл черты вселенского зла. Всё сплелось в неразрешимый клубок проблем, выход из которого только один. И Петрушевский решился изложить его Чистякову. Катнул желваки на щеках:

— Больше так не могу, у меня есть план, но без твоей помощи не обойтись.

У Чистякова загорелись глаза. Он разлил водку и подался вперёд.

— Коля, подожди пить! Всё очень просто, мне надо попасть в испытательный зал, естественно без догляда Соболева, а ты должен отправить меня в 19 декабря 1968 года. Там, наконец, решу наши проблемы. Тогда вернёмся к нормальной жизни без свихнувшегося доктора наук. Директор исчезнет из нашей памяти. Каждый из нас пойдёт своим путём, ты в науку, я в народное хозяйство.

Но реакция научного сотрудника оказалась непредсказуемой. Чистяков взвился и заметался по банкетному залу. Повернулся к Дмитрию Сергеевичу и гневно выпалил:

— Что надумал, собираешь его убить?! Я в этом не участвую, каким бы монстром не казался Сергеевич, я пальцем не пошевелю, чтобы помочь тебе. Хочешь уподобиться гэбэшному беспредельщику, валяй, но без меня!

— Коля, скажи на милость, чего разорался, разве я сказал, что собираюсь его убить? Ты читал мою непростую биографию, — пристально взглянул на Чистякова и тот невольно кивнул головой, — но грех на душу не возьму ни за что. Тут всё иначе, кончай бегать и выслушай.

Петрушевский внятно и подробно объяснил учёному непростую задумку. Когда закончил, лицо собеседника разгладилось, возбуждение сменилось радостью и надеждой, Николая Фёдоровича отпустило.