Ударная сила

Эти ребята, эта девчушка, с ее строгими, застылыми глазами теперь в его, Янова, памяти до гроба...

И еще одно событие войны с пронзительной отчетливостью всплывало перед ним, он даже явственно слышал грохот, гул, тяжелые утробные вздохи земли... Украинская деревенька была небольшая, но светлая, открытая всем ветрам и солнцу: по чьей-то странной прихоти ее построили на взгорке, господствовавшем над вольной равниной, распахнувшейся окрест на многие километры. И хотя в беленых хатах не жили — военная фортуна тут складывалась переменчиво, деревенька не раз переходила из рук в руки, — но она радовала глаз чем-то поразительно веселым, жизнелюбивым, должно быть, вот этими белыми хатами, вишневыми садами, серебряными свечами тополей, будто остров в теплом, тропическом океане.

...Волны немецких бомбардировщиков накатывались одна за другой; в дыму и гари, поднявшейся к небу, они ходили кругами, выстроившись косыми цепочками, пикировали с высоты; сбросив бомбы, прижимаясь к земле, ускользали низом... Было адово столпотворение: огонь, взрывы, дым, взметывавшиеся к небу обломки хат... Зенитки били, захлебываясь, звуки стрельбы сливались в одном кромешном грохоте, но мало-помалу батареи замолкали: самолеты обрушивали на них бомбы, подавляли... Всего два-три стервятника задымили, рухнули за деревней, и Янов, оказавшись на наблюдательном пункте дивизии, видя все и закостенев в бессильной ярости, только повторял: «Ах, сволочи! Ах, сволочи!..»

Потрясенный безнаказанностью, с какой в течение двух часов немцы расправлялись с деревней, — в конце концов появились наши ястребки, — а позднее, потрясенный тем, что увидел в деревеньке, дотла разрушенной, искореженной, с вишнями, посеченными будто топорами, с поваленными свечами-тополями, он, Янов, потом в течение нескольких дней видел, открытыми или закрытыми глазами, эту картину, задремывая, вскакивал в холодном поту...

Теперь, спустя много лет, все вставало с прежней четкостью, и пусть время сгладило ощущения и Янов уже не испытывал того потрясения, — но словно бы заледенелость касалась маршала на несколько минут, и он мысленно видел уже не ту украинскую деревеньку, а всю страну, огромно раскинувшуюся Родину, и на нее со всех баз, «паучьих гнезд», как он их называет, идут и идут армады «суперов», «крепостей»...

Да, выходит, прошли годы и годы, а цель политики капиталистов не изменилась: ослабить, изолировать Советы, оставить в одиночестве, а после, буде выдастся случай, и... поставить на колени. Ожигали, точно крапивой, слова Василина: «А чем встречать, если завтра сунутся? Чем»? И, отгоняя видение, Янов думал о том, что тут Василин прав. Прав. Надо торопиться, торопиться... Успеть создать заслон, крепкий щит, который был бы не по силам, не по зубам всяким охотникам ставить нас на колени. И опять и опять взвешивал все «за» и «против»: «Сатурн» или «Катунь», пушки или ракеты?

Нет, ракеты. «Катунь», «Катунь»...

2

В аппаратурных было жарко, душно, хотя вытяжные вентиляторы оттягивали горячий воздух из шкафов беспрерывно: ровный, приглушенный гул стоял в отсеках. Шел седьмой заход самолета ТУ-4 — заход «на станцию». По программе самолет пройдет над «пасекой», над головой, где-то далеко развернется, пойдет в обратный путь — «от станции».

Пятый час аппаратура работала без роздыху. Члены Госкомиссии — военные и штатские — ходили между шкафов, что-то помечали в блокнотах. Из контрольно-записывающего отсека, из-под самописцев то и дело уносили кассеты в домик, там их проявляли, сушили, а тут в самописцы вставлялись кассеты, заряженные новыми пленками.

Гладышев, распаренный, как в парной, лениво, лишь по заведенному порядку передвигался вдоль своей линейки шкафов, то бросая взгляд на шкалы приборов под стеклом, — там, будто живые, колебались стрелки, — то, нагнувшись, вглядывался в затененный экран осциллографа. Разноцветные концы-проводники перекрещивались, перепоясывая панели в распахнутых шкафах, обвисали дугами, тянулись к осциллографу. На сетчатом экране повыше голубой линии развертки трепетал остренький «пичок». Гладышев от усталости и разморенности раздраженно подумал, вглядываясь в пичок-импульс: «Какого черта утюжим и утюжим небо? Аппаратуру только греем, сами плавимся... Ведь железно все!»

Припомнил слова старшего инженер-лейтенанта Коротина: «Как мозговая динамика? Лучше следите за поведением «сигм». Как-никак сердце «Катуни»! Недостаточности, пороки, инфаркты...» Черт бы его подрал с этими его афоризмами! И потом... иди, следи! У него, Гладышева, возможности для этого с гулькин нос! Главные возможности определить поведение — по пленкам, по записям контрольно-записывающей аппаратуры...

Коротин будто выныривает из-под земли: так неожиданно появляется всякий раз. И его ровно ничто не берет: ни холод, ни жара, ни сладкое, ни кислое, как говорил дед Валерия Гладышева. Поистине верно!