Удавшийся рассказ о любви

– Не хотелось бы, чтобы остальные амнистированные были задеты из-за Стремоухова, – ну, знаете эту вдруг пробуждающуюся агрессивность после возвращения. Будьте внимательнее.

И прокурор с легким подбадриванием хлопает Лапина по плечу. Прикосновение тут же отдается в голове, и Лапин делает усилие, чтобы не покривиться от боли.

Словно отстраняясь от сказанного, прокурор поворачивается к общему разговорному шуму.

– Товарищи, – прокурор обращается ко всем, – я сожалею, что задержал вас в субботний вечер. Желаю вам всем хорошего воскресенья.

Конец.

На улице прохладно, хотя солнце еще не зашло. Рядом шагает Шириков и приглашает к себе домой.

– Еле на ногах держусь, – говорит Лапин. – Дома отдыхается лучше.

И дома действительно лучше. Лапин раздевается, постель ждет. В комнате тепло. Но почти тут же подтверждается некое смутное предчувствие сегодняшнего дня (там, в разговоре с прокурором, мелькнула фамилия Стремоухов). Звонит телефон.

– Сереженька изуродовал человека, – говорит Бышев в трубку.

Лапин стоит у телефона в носках.

– Сереженька себя уже студентом почувствовал. И решил рассчитаться с одним из тех, кто смеялся над ним. Так сказать, на прощанье, – Бышев откашливается. – Ты слушаешь?

– Слушаю.

– Я зашел за Сереженькой к его хозяйке: его там нет. Я тогда в общежитие, где он раньше жил…

Лапин стоит в носках. Он слушает и водит ногой по полу, отыскивая на ощупь только что покинутую теплую внутренность ботинка.

Бышев рассказывает:

– Зашел к ним в общежитие, спрашиваю: где Сергей?.. Тут же мне рассказали. Парни сидят, выпивают немного, суббота у них. Оказывается, утром они ходили на лыжах за город. Сереженька вдруг захотел тоже на лыжах – высмотрел своего насмешника, и, когда тот полез в кусты, Сереженька за ним и в кустах – сзади по голове.

– Чем?

– Веткой суковатой. Дубиной, говоря короче. Парень свалился и, может быть, помер бы там, истек кровью. Слава богу, на него наткнулись. А Сереженька, конечно, исчез, как в воду канул.

– Исчез?

– Да.

– А парни были в милиции?

– Еще бы. Тут же и пошли. Говорят, уже разыскивают Сереженьку. Я тебе два часа беспрерывно звоню, тебя ни на работе, ни дома. Погано дело, Юра, ой погано.

– Погано.

Лапин немного молчит. Затем спрашивает: – Как твои дела?

– Хорошо. У меня такой подъем сейчас. В работе моей… и вообще.

Лапин думает, не спросить ли подробнее, немного молчит, затем опять начинает о Сереженьке:

– А с парнями ты договориться не пробовал?

– Какое там!.. Они и слышать ничего не хотят.

– Ты, пожалуйста, сиди дома. Вдруг Сереженька к тебе придет. Должен же он куда-то прийти.

– Сразу позвоню тебе.

– Да.

* * *

Когда Лапину нужно долго сидеть среди незнакомых, он выбирает какой-то предмет и время от времени скользит по нему глазами, находя в этом некое равновесие. Здесь общежитие. Здесь таким особенным предметом явилась узкая, как девичья, кровать среди шести других общежитских кроватей – бывшая кровать Сереженьки.

В комнате накурено. Лапин (он сидит здесь уже более часа) наконец слышит первую благоприятную фразу:

– А в общем, конечно, зла я на него не имею. Я же не знал о нем ничего.

Это говорит парень с забинтованной головой, пострадавший, зовут его Иваном. Его забинтованная голова кажется громадной. Лапин старается больше чокаться, а пить меньше, чтобы ни в коем случае не ослабеть раньше времени. Эти заводские парни умеют пить.

– Значит, что мы должны сделать? – говорит второй бывший сосед Сереженьки. – Пойти в милицию и сказать, что обыкновенная драка… дескать, свои подрались, да?

И парень недоверчиво хмыкает:

– Как-то очень просто это получается.

– Ничего не просто. Нормально, – говорит Лапин.

– Сгоряча, дескать, да?

– А кто ходил в милицию с жалобой?

– Ну все. Все ходили.

– Вот всем надо и опять пойти. Сами, дескать, подрались, сами и разобрались, – говорит Лапин.

– Не поможет. Мы их знаем.

– Ну не поможет, значит, не поможет. Но пойти надо. Прямо с утра, ребята, прошу вас очень.

– Не наткнись мы случаем, Иван бы просто подох.

– Подох, это точно, – подтверждает Иван, выпивая рюмку и боязливо поглаживая свою забинтованную голову. После перевязки Иван тут же сбежал из больницы на субботнюю вечеринку друзей – и вот он сидит, трогает руками голову, не веря, что все обошлось, трогает и вдруг смеется.

– Ишь, оживел, – смеется и Лапин.

И тут же Лапин опять рассказывает, как убили у Сереженьки мать и как жил Сереженька в детдоме. Сами факты он уже не пересказывает – теперь очередь трогательных мелочей, – в парнях уже заметно пробужена вечерняя жалость и вечерняя доброта, ну и рюмки играют кое-какую роль. Лапин объясняет, что Сереженькину мать убили в лесу и потому сам Сереженька напал на Ивана тоже в лесу, в зарослях, – Лапин видит, что они не понимают, но они хотят понять, это он тоже видит.

– Дело в том, что он одинок, – говорит Лапин.

Лапин помнит, как однажды он пришел на их автозавод. Был обеденный перерыв; пусто; у замершего конвейера, у длинной огромной ленты с десятками скелетов машин, согнувшись, копошился Сереженька, маленький, в пустом и гулком цеху.

– Вот… Вот такой он одинокий.