Удержаться на краю

Женька твердо знает, чего ему нельзя делать: зажигать спички, открывать окна и балкон, трогать краны, рисовать на обоях, есть пластилин, подходить к газовой плите. И нельзя открывать двери – никому, никогда. Потому что у мамы и бабы Лизы есть ключи.

В дверь позвонили, значит, кто-то пришел. Женька уже позабыл, что нельзя открывать дверь, и побежал в прихожую, но Бруно вскочил и, обгоняя малыша, бросился к двери с утробным рыком.

Женька испуганно сжался в комочек: он никогда не слышал, чтобы пес так рычал, и надо тому, кто пришел, сказать, что Бруно отчего-то сердится, но пес оттеснил его от двери.

– Тише, Бруно, тише!

Но за дверью тишина, никто больше не звонит.

Бруно понял – Враг нашел их. Он ушел, но это пока, а значит – вернется. И защитить Стаю, кроме него, некому, потому что никто больше не знает Врага, его видели только они с Декстером.

Бруно знает, что нужно ждать, когда Враг появится снова.

Он готов ждать.

* * *

Мила плавала в красноватом море, где было тепло и уютно.

Она не понимала, как здесь оказалась, и понятия не имела, что надо выбираться – словно она всегда была здесь и никакого другого места не знала. Ее мысли пребывали в покое, она просто дрейфовала по бескрайнему теплому морю.

Изредка до нее доносились звуки, но она не понимала их природу, не слышала их осознанно. Они просто были, и все, и Мила принимала их, как все в своей реальности, другой-то нет. Ее не тревожили сны, воспоминания, боль – она словно вернулась домой после долгого отсутствия, и это ее устраивало.

Иногда ей начинало казаться, что она видит свет – где-то на поверхности, и думала о том, что стоит поближе его рассмотреть, но это требовало усилий, и она отступала. Свет был ей не нужен.

Она не ощущала времени, не знала, день сейчас или ночь, да и забыла о том, что есть день и ночь, как и мир вокруг.

Лишь иногда ее беспокоило… нет, не воспоминание, а тень эмоции, и хотя она не понимала ее сути, всякий раз это беспокойство нарушало ее уютное существование. И она долго силилась понять, что же это.

Откуда-то издали она слышала какие-то звуки – не те, обычные, они приходили извне, – а нечто в собственном сознании.

А потом пришло имя – Бруно.

И теплое красноватое море стало вдруг совсем прозрачным, и свет очень близко. Ей надо вспомнить, кто это – Бруно. Потому что это важно.

Тревога всколыхнула мир вокруг, и Мила изо всех сил плывет на свет.

Но он все отдаляется.

* * *

Георгий рассматривал сидящих в кабинете полицейских.

Одно дело – наблюдать их на месте преступления, где они деловитые и отстраненные, и совсем другое – вот так сидеть с ними, пить чай, слушать, о чем они говорят.

Его жизнь за эти несколько дней изменилась полностью. Из отшельника, живущего в Интернете, он превратился в часть какого-то своеобразного сообщества, и люди не отвергали его, не смотрели косо, а, напротив, налили чаю, подали тарелку с хорошо прожаренной отбивной и горкой салата из свежих овощей, а потом продолжили разговор.

– И что теперь будет?

– Да что будет… – Бережной пожал плечами. – Если пустить все общим порядком, то светит твоей мачехе срок за ее художества, даже если условно. Мало того что возвела клевету на офицера, сообщила заведомо ложные сведения – зачем-то ей это понадобилось, понимаешь? Так что посидит теперь в КПЗ, подумает. А завтра побеседуем.

– Это… это так глупо и неприлично. – Люба ощущает ужасную неловкость, особенно перед красавцем-полицейским. – Денис Петрович, мне так стыдно, вы уж простите…

– Просто Денис и на «ты». – Реутов улыбнулся Любе. – Значит, сотворила это непотребство она, а стыдно тебе? Перестань, глупости. Хотя папаша твой, конечно, очень меня удивил. Вроде бы на вид неглупый мужик, а надо же, угораздило его жениться на такой пустой никчемной бабе…

– Это пошлая и многократно описанная в анекдотах история: секретарша и начальник. – Люба вздохнула, ощущая жгучий стыд и за отца, и за то, как повела себя его жена. – Она несколько лет была его помощницей: назначала встречи, составляла расписание, напоминала о разных важных вещах. А потом вдруг, десять лет назад, на2́ тебе: дочки, я женюсь. Бабуля тогда еще жива была, мы тоже в родительском доме жили, и он привел эту даму прямо туда. Ну, я была студенткой, так что домой являлась наездами, а Надя жила там постоянно. Вот с Надей они и схлестнулись буквально сразу.

– Могу себе представить. – Реутов вспомнил злые глазки Татьяны Рудницкой. – Вот ведь и вправду – угораздило папашу.