Удержаться на краю

От ее голоса лестница покрылась инеем. Пацан покорно протянул ей рогатку и шарик.

– А ты ступай домой. – Дама презрительно сощурилась на залитую краской Ирину. – Сколько раз тебе говорить, чтоб не шастала по дому, не носила сплетни.

– Мама, это полиция.

– И что же ценного ты можешь им сообщить? Домой сейчас же.

Даже не взглянув на полицейских, дама кивком отправила Ирину в спешное путешествие по лестнице, ухватила пацана за руку и потащила вниз. Тот покорно пошел, по пути освобождая карманы от улик: на лестницу посыпались фантики, части какой-то игрушки, звякнуло что-то металлическое, покатился тюбик с клеем.

Реутов подождал, пока странная процессия спустится, и поднял звякнувший предмет.

Это была гильза. Новенькая, блестящая. Стреляная.

* * *

Похороны длились вечно.

Яма, вырытая там же, где была похоронена мать, воняла потревоженной кладбищенской землей, а она имеет свой собственный запах, который не встретишь больше нигде – травы, прелых листьев и старой смерти. Люба с ужасом заметила почерневший краешек старого гроба, и ее замутило. Когда мама умерла, на кладбище они с Надей не были – бабушка решила, что им это ни к чему, и Люба понимает, что та оказалась права.

Но сейчас прошлое догнало Любу, и этот почерневший краешек гроба, в котором находилась мама, оказался тем перышком, которое сломало спины всех верблюдов, поддерживающих ее самообладание.

Она сжала руки в кулаки, костяшки побелели.

Гроб с телом Нади поставили у края свежей ямы.

Люба тронула руку сестры. Солнце, как назло, было сегодня в ударе, и рука оказалась теплой, почти живой, если бы не желтое страшное лицо с черными кругами вокруг глаз. Надя была сама на себя не похожа, но ее рука… и следы красок вокруг ногтей…

Люба вцепилась в край гроба, чтобы не упасть, голова кружилась. Кто-то подошел сзади, подхватил ее, и эти теплые сильные руки держали ее в вертикальном положении, пока Надя прощалась с небом и весной навсегда.

Кто-то подходил, бормотал соболезнования, но Люба никого не видела. Все обиды, которые копились между ней и Надей, казались неважными и ненастоящими, в сухом остатке она осталась без сестры. Теперь только она помнит их кукольные чаепития, разговоры, и… не важно, все уже не важно.

– Любочка Дмитриевна, нужно закрывать гробик.

Это распорядитель, до сих пор его не было видно, а он здесь, оказывается.

Люба отпустила край гроба и снова взглянула на то, что лежало внутри. Это не Надя, а пустая оболочка, изношенная и разрушенная, а Нади в ней давно нет.

Она тронула руку сестры, нагретую солнцем:

– Пока, Надь. Увидимся.

Люба накрыла сестру кружевным покровом и отодвинулась. Ей хочется снова взглянуть на сестру, ведь она ее никогда больше не увидит, но откидная крышка глухо стукнула, закрывая Надю от всего живого, тускло блеснул на солнце лак. Люба видит, как гроб опускается в недра ямы, и думает о том, что все это неправильно. Тело должно не гнить где-то, а просто исчезать, потому что этот страшный ритуал оставляет незаживающую рану.

– Давай, малыш, держись, осталось немного.

Это Леонид обнимает ее, не дает упасть. Кладбищенский рабочий подает ей землю на лопате, Люба покорно берет горсть и бросает в яму. Прах к праху.

Люба отходит и садится на скамейку. События последних дней измотали ее сильнее, чем она ожидала, но расклеиться сейчас она не имеет права.

– На вот, выпей. Как знал, что понадобится. – Леонид протягивает ей маленький термос. – Пей, это витаминный коктейль.

В термосе оказался свежеотжатый сок, и Люба почувствовала жажду. Она с наслаждением отпила несколько глотков, и на удивление, в голове сразу прояснилось, тошнота отступила.

– Я там кое-какие препараты добавил, продержишься теперь. – Леонид тоже отхлебнул из термоса. – Порядок?

– Ага.

Люба огляделась.

У свежей могилы стоят Бережной и Диана, а с другой стороны она с удивлением заметила отца. Еще какой-то потрепанный тип вытирает слезы, стоя немного в стороне. Еще Артур Олегович, адвокат отца, и какой-то человек в коричневом костюме и дорогом пальто.

– Ну, хоть хабалку свою не привел. – Люба вспоминает скандал, который закатила Татьяна во время бабушкиных похорон, и морщится. – И сам мог не приходить.

– Ну, все-таки она была его дочерью.

– Ага, надо ж приличия соблюсти. – Люба вспомнила ювенальных теток, и ярость вспыхнула с новой силой. – Лень, я же тебе рассказывала…

– Да. И я думаю, что надо со всем этим разбираться на холодную голову. Кстати… там Милка слезно просила, чтоб ты зашла к ней.

– Сегодня?

– Ну а когда?

Люба видит, что столик у маминой могилы уже накрыт скатертью, и Диана Макарова ставит на него судки, вынимает пластиковые тарелки.

– Идем. – Люба берет Леонида за руку. – Я думала в кафе всех позвать, но раз уж Диана решила так…

Они подходят к столику.

– Люба.

Бережной подходит к племяннице и обнимает ее.

Надо держаться. Люба сжимает кулачок, ногти больно впиваются в ладонь. Надо держаться, она ни за что не станет плакать при отце. Еще и адвокатов притащил сюда, надо же.

– Ничего не поделаешь, детка. – Бережной гладит Любу по голове, как маленькую. – Так уж вышло. Надя была очень больна…