Удержи меня

Гулять с коляской во дворе для меня оказалось делом непривычным. С Максом гуляла Оксанка, я работал, и мне некогда было заниматься этим, а сейчас пришлось осваивать новый для себя вид деятельности. На меня косились гуляющие мамашки, некоторые уже узнавали и приветливо улыбались. Я чувствовал себя не в своей тарелке – все эти взгляды, шепоток за спиной, мол, надо же, как повезло кому-то, муж гуляет, а жена дома сидит. Моя жена с удовольствием делала бы это сама…

Вот и сегодня, едва я сел на скамью, чтобы выкурить сигарету, как рядом тут же припарковалась молодая женщина в длинной голубой дубленке и вязаной шапочке, пристроила перед собой большую красную коляску и заговорила:

– Вы не против, если я рядом посижу? Устала…

– Садитесь, – буркнул я, с сожалением пряча пачку в карман.

– А у вас девочка или мальчик? – она старалась заглянуть в коляску, где посапывала Маруська.

– Девочка.

– А сколько вам?

– Два месяца.

– А у меня парень, – горестно вздохнула молодая мамаша. – Я так дочку хотела, все для девочки приготовила, а родился Сашка.

– Наверное, папа был доволен, – отозвался я, мечтая об одном – чтобы она устала молотить языком и ушла, но дамочка оказалась словоохотливой.

– Да ему вообще все равно, по-моему. Он к нему и не подходит совсем, как будто боится. Мы у свекрови живем, так она постоянно говорит, что я должна почаще Сашку Игорю на руки подсовывать, а то гулять начнет, – она рассмеялась и поправила шарфик на груди. – Можно подумать, от этого что-то изменится! Правда?

Я буркнул что-то невнятное, надеясь, что мое невнимание будет расценено правильно, и общительная девушка уйдет, оставив нас с Маруськой в покое. Но ей, видимо, было скучно в одиночку отбывать положенный срок на легком морозце. Она продолжала рассказывать мне о своей семье, абсолютно не заботясь о том, слушаю ли я, нет ли… В конце концов, встать и уйти пришлось мне, иначе я уже готов был нагрубить этой общительной даме. Мне в самом деле было тяжело слушать ее щебет, он отвлекал меня от мыслей о Машке. Толкая перед собой коляску, я побрел из сквера в сторону своего дома и у самого подъезда налетел на Оксанку. Еще не легче – только ее не хватало! Вид у моей бывшей был испуганный, встрепанный какой-то, глаза красные, нос тоже – видимо, сначала ревела, а потом стояла на морозе, вон, даже на щеках красные пятна.

– Чего тебе? – не совсем любезно спросил я, даже не поздоровавшись.

– А… я к тебе… – пробормотала она, терзая в руках пару перчаток.

– Зачем?

– Поговорить…

– И ты всерьез думаешь, что после случившегося я тебя пущу на порог? В квартиру, где грудной ребенок? А вдруг у тебя еще что приготовлено, а?

– Даня… – она подняла на меня заплаканные глаза. – Зачем ты…

– А как с тобой еще? Странно, что я до сих пор с тобой разговариваю. Говори, что надо, у меня ребенок скоро проснется.

Она чуть вытянула шею, пытаясь заглянуть в коляску, где спокойно спала Маруська, и не думавшая просыпаться – на улице ей всегда отлично спалось. Я встал так, чтобы не дать Оксанке увидеть ребенка, и она снова съежилась, как будто я ее ударил.

– Ты… ненавидишь меня?

– Тебе не надоело картину ломать? – поинтересовался я, скрестив на груди руки. – Очень себя жалко, да? Одинокая брошенная женщина в борьбе… А за что, сама-то знаешь? За что борешься-то? Не за меня ведь, правда? Тогда – ради чего все это было, а? Молчишь? Ну, и правильно – чего зря трепаться. Тебе не я был нужен – ты Машке хотела отомстить за наше с ней общее прошлое. За то, что до тебя было.

Оксанка вдруг выпрямилась и зашипела:

– Да, черт тебя дери! Да, за это! За это! Доволен?! А твоя Машка умнее тебя оказалась – она меня простила. Понял?!

У меня дыхание перехватило – неужели у этой коровы хватило ума… неужели она ходила в больницу к Машке, разговаривала с ней?! Я, не помня себя, схватил Оксанку за плечи и так встряхнул, что она испугалась:

– Ты… ты! Как… как ты посмела?!

– Отпусти… Ты не понимаешь… – бормотала она, пытаясь освободиться. – Ты не понимаешь!

Оксанка опять затряслась в рыданиях. Стоять на улице становилось холодно, а разговор так и не клеился, но мне необходимо было узнать у нее, что все-таки происходит, потому что от этого зависит и дальнейшая жизнь моего сына. Я вздохнул и полез в карман за ключами:

– Идем, холодно. Но предупреждаю – к ребенку не смей приближаться!

Оксана кивнула, вытирая глаза, и посмотрела на меня с благодарностью, но я проигнорировал этот ее взгляд, открыл дверь подъезда и втолкнул коляску в просторный холл.

Дома было тепло, я осторожно положил по-прежнему спящую Маруську на большую кровать в спальне, расстегнул комбинезон, ослабил вязки шапочки. Дочь спала, вытянув по бокам ручки, щеки раскраснелись, и я улыбнулся, глядя на ее спокойное личико.

Оксанка сиротливо притулилась в кухне, в углу у окна, барабанила по столешнице пальцами и смотрела в окно. Она напоминала мне почему-то испуганную курицу – огромную, раскормленную клушу с растрепанными перьями.

Я включил чайник, достал чашки и сахарницу, поставил на стол и сел, глядя Оксанке в лицо:

– Ну, рассказывай.