Удержи меня, если сможешь

— Надеюсь, наше общение не прекратится? — неожиданно спрашивает.

Вздергиваю бровь. Это то, что я думаю, да? Несколько секунд молчу, остолбенев, а потом до меня медленно доходит. Кирилл был прав, когда ревновал меня к Доманскому. Дима не так прост, как кажется и, по всей видимости, так казалось только мне!

— Извини, но это вряд ли.

— Из-за твоего придурошного адвоката?

— Во-первых, он не придурошный, — цежу через зубы, и Дима виновато опускает взгляд в пол. — Во-вторых, я не хочу! Нас ничего не связывает, Дим.

— Как знать. Возможно, ты просто не хочешь ничего видеть.

— Да, — согласно киваю. — Я ничего не хочу видеть, как и знать!

Доманский сообразительный парень. Понимает, что сейчас лучше меня не злить, да и вообще опасно трогать. Выходит из кабинета, оставляя меня в одиночестве.

Падаю на стул. Зарываюсь лицом в своих ладонях, а глаза мокрые-мокрые. Не стоит плакать, но я плачу, чтоб оно все…

Когда в коробке больше не остается свободного места, я хватаю ее и топаю к выходу. Останавливаюсь в дверном проеме. Скольжу взглядом по высокому шкафу, набитому папками для документов. Затем смотрю на окно и подоконник — мои любимые цветочки, кто же теперь вас будет поливать? Грустно, да.

***

Целый день после увольнения я провожу дома. Апатия. Равнодушие. Не хочется никого видеть и слышать. Но моя мама, дай бог здоровья этой женщине, плевала с высокой колокольни на любую депрессию. Да и вообще, не понимает она этого слова. Считает, что депрессию придумали слабаки для отмазки, мол, я не тюфяк — это просто депрессия.

Она стучит в дверь громко, не стесняясь! Мне даже кажется, что если я не открою, она все равно продолжит тарабанить.

— София! — звучит голос по ту сторону двери и снова слышится громкий стук. Стучит ногой, что ли?

Нехотя поднимаюсь с постели. В коридоре останавливаюсь напротив зеркала. Выгляжу себе «не найс», если честно, и мама сейчас обязательно расскажет, что «взрыв на макаронной фабрике» на моей голове — непростительное неуважение к самой себе. Да знаю я, знаю. Но депрессия все-таки существует.

— Софушка, — мама удивляется прямо на пороге. За руку меня берет, в глаза заглядывает. — Ты не заболела? Лоб холодный, ну надо же. А я стучу, стучу в дверь. Не открываешь. Думала, вызывать полицию!

— Зачем?

— Вдруг с тобой что-то случилось, как я в квартиру попаду?

Закатываю глаза. Бред, конечно. Какая полиция? Ну да ладно.

— Мам, я не в духе сегодня. Можно ты сама поставишь чайник и сама себе сделаешь чай?

— Таки уже выгоняешь? А я ведь руки еще не помыла. Стыдно, София Аркадьевна. Мне за вас очень стыдно. Чтобы такое говорить родной маме! — восклицает, подняв палец вверх. — Ну да ладно, я не гордая. Могу и сама чайник поставить. Ты будешь?

Впервые за целый день я улыбаюсь. Моя любимая мамочка подняла настроение своим присутствием. Возможно жизнь и не такая ужасная какашка, какой я ее считала пять минут назад.

— Нет. Чай не хочу.

— А что ты хочешь? — мама смотрит на меня подозрительно. Щурится, губы поджимает. — Сонь, а ты вообще что-то ела?

— Когда?

— Сегодня!

Пожимаю плечами, и мама недовольно качает головой.

— Так, София. Марш в кровать и не высовывайся.

— Куда не высовываться?

— Сюда не высовывайся, — кивает на кухню.

Я послушная девочка, просто самый понимающей с первого раза ребенок — топаю в спальню и заваливаюсь на кровать. Хватаю с тумбочки телефон.

Офигеть! Десять пропущенных звонков от Кирилла. Надо бы перезвонить, но я так не хочу говорить при маме, что набираюсь наглости и пишу ему текстовое сообщение.

— Дочь, что у тебя случилось? Может, расскажешь, чтобы твоя мама перестала себя накручивать и, даст бог, сохранит немного нервных клеток на внуков.

Мама появляется из ниоткуда и я даже зависаю на паузу, оказавшись застигнутой врасплох.

— Меня уволили.

— В смысле?

— В прямом.

— Тебя? Уволили? А вот не верю! Или ты что-то натворила? София, не стесняйся, ты можешь рассказать своей маме всю правду.

— Просто на работу вернулся основной сотрудник, а я же была на декретном месте. Помнишь?

— Помню. А что уже прошло три года?

— Нет. Полтора только, но это неважно. Сотрудник решил выйти раньше. Какая теперь разница.

— Действительно. Разницы, можно подумать, вообще никакой. И что? Ты будешь сидеть, сложа руки?

— Нет. Я уволилась по соглашению сторон, так что через семь дней могу стать в центре занятости как безработная.

— Ну-ну. Становись.

В дверь снова стучат, и я ошарашенно смотрю перед собой. Неужели…

— Я открою, — заявляет мама и топает в коридор.

Прикрываю глаза, а затем и вовсе прячусь под простынею. Смешно и по-детски глупо, разве спрячешься под простыней? Лучше уж в шкафу прятаться или же под кроватью, да только найдут меня везде, а проблемы все равно останутся. Я так и не сказала маме, что мы с Кириллом снова вместе. Мамочка его же так «горячо» любит, что я даже боюсь представить ее реакцию, когда она обо всем узнает.

— Здрасьте…

— Кирилл Витальевич? — звучит голос мамы, и я пока не могу понять: в шоке, злится или, даст бог, пронесет. — А что вы здесь забыли?