Удивительные истории о любви (сборник)

На ужин была простая еда: рыба, салат, хлеб. Пили сладкий напиток, похожий на дюшес. Я не переставая искал сходства. Семейный ужин. Лиза совала кусочки рыбы в рот брату, он выплевывал. В гостиной бормотал телевизор. Он подсказал год: 3018. На экране – картинки рая. Я никак не решался задать свой вопрос.

– Вас, наверное, интересует, что случилось с вашей женой? – аккуратно поинтересовался Иван. Мари пихнула его ногой под столом.

– Она погибла? То есть ее мозг, я хотел сказать.

– В хранилище было несколько взрывов. Сбой системы энергоснабжения. Спасали в первую очередь живых. От вас остались только фрагменты мозга. Вас криоконсерсировали снова.

– Ее контейнер был у меня в руках.

– Ничего нельзя было сделать.

– Знаете, что, – сказала Мари, – я слышала, то массовое захоронение открыто для раскопок. Может быть, вам удастся найти ее останки и похоронить.

Они смотрели на меня оптимистично, улыбаясь. Я взял стакан с дюшесом, повертел его в руках.

– Почему я у вас?

– О, Мари – биотехнолог, – ответил Иван за нее. – Ее очень интересовал ваш случай. Почти полное уничтожение, понимаете. Было очень сложно восстановить вас. Потом, когда осталось только ждать пробуждения, мы переехали сюда и забрали вас с собой.

– И сколько вы ждали пробуждения?

– Десять лет, почти одиннадцать, – ответила Мари и отпила из стакана.

Это меня удивило. На вид ей было лет тридцать пять.

– Сколько вам лет?

– Девяносто.

Я поперхнулся лимонадом. Она ждала, пока я прокашляюсь.

– У нас многое по-другому. Вы привыкнете.

Несколько дней я провел в доме своей воскресительницы и, несмотря на то что они были очень милы, не переставал чувствовать себя подопытным животным. Иван взял выходные и показывал мне окрестности. Московский пригород, небольшие домики. В двух метрах над землей сновали бесшумные машины.

– Смотрите, дороги теперь не нужны. Природа остается в сохранности.

Я думал о массовом захоронении семисотлетней давности.

– Теперь никто не замораживается?

– Крионика давно запрещена. Заморозка снижает продолжительность жизни.

– А как же бессмертие и путешествие во времени?

– Мы живем в среднем двести лет. Успеваем попробовать то и другое.

Они упрашивали меня остаться, но я уехал. В городе мне дали жилье, стандартное, как у всех. Я бродил по улицам и смотрел телевизор. Оказалось, что людей из моего времени осталось совсем мало, человек сто. Нас называли ветеранами. Первоначальный смысл слова давно забыли, последняя война была четыреста лет назад. Некоторое время мы встречались, но потом встречи сошли на нет. Каждый из нас купался в своем горе. Мы застряли в прошлом, и никакие психологи не помогали справиться с одиночеством.

Хотя мой психолог считает, что я интегрировался лучше всех. Язык в самом деле дался мне легко. У меня есть работа, я по-прежнему чиню старые машины, их много у коллекционеров и в музеях. Иногда катаю детей на пыхтящих выхлопными газами автобусах. Меня приглашают в университеты и школы читать лекции. Все относятся ко мне с большим сочувствием и постоянно пытаются усадить, будто я старик, хотя мне, если не считать времени, которое я проспал, всего-то тридцать семь лет. Иван записывает мои воспоминания и говорит, что я – ценный материал для его научной работы. Я рассказываю ему о жене, но его больше интересует устройство городов, система обучения и быт.

– Любовь – не моя зона интереса, – говорит он.

В благостном мире нет стран, нет денег, нет истеричных президентов, терактов и ничьи права не ущемляются. Стерильный мир, очень правильный и очень скучный. Иван смеется, когда я так говорю. Он считает, что моя психика привыкла к потрясениям, поэтому ждет их постоянно. А в новом мире их нет.

Недавно меня приглашали в школу Лизы открывать скульптуру в честь восстановления популяции дельфинов в Черном море. Во дворе школы стоял накрытый простыней памятник. Директор произнесла речь, а потом я сдернул простыню. Все зааплодировали. Под ней были два дельфина, они закрутились один вокруг другого и плыли мордами вверх. В соответствии с новой скульптурной модой, похожие на гигантских черных слизней. Я рассмеялся от нелепости.