Удивительные приключения барона Мюнхгаузена

— Друг мой Мюнхгаузен, при всем уважении к вам не могу поверить, чтобы существовало токайское лучше этого! Я достал одну-единственную бутылку этого вина у венгерского дворянина, который с трудом решился с ним расстаться.

— Чепуха, ваше величество! Токайское токайскому рознь. Господа венгерцы не так-то щедры. Держу пари, что ровно за час доставлю вам прямым путем и непосредственно из императорского погреба бутылку токайского, да еще какого!

— Мюнхгаузен, мне кажется, вы болтаете вздор!

— Нет, я не болтаю вздора. Берусь за один час прямым путем из императорского погреба в Вене доставить вам бутылку токайского, и не такую кислятину, как это!

— Мюнхгаузен! Мюнхгаузен! Вы смеетесь надо мной, и этого я вам не позволю! Я знал вас до сих пор как человека необыкновенно правдивого, по сейчас я готов думать, что вы завираетесь.

— В чем же дело, ваше величество? Давайте попробуем. Не выполню я своего обещания, — а я непримиримый враг всяческого вранья, — тогда, ваше величество, прикажите отрубить мне голову. Ведь моя голова не кочерыжка какая-нибудь. Что же вы, ваше величество, против нее поставите?

— По рукам! Ловлю вас на слове! Если ровно в четыре часа токайское не будет доставлено, я не помилую вас, и это будет вам стоить головы. Смеяться над собой я не позволю даже лучшим моим друзьям. Если же вы свое обещание выполните, вы можете взять из моего казначейства столько золота, серебра, жемчуга и драгоценных камней, сколько в силах унести самый большой силач.

— Вот это другое дело! — ответил я, тут же попросил подать мне перо и чернила и написал королеве-императрице Марии-Терезии следующую записку:

«Ваше величество, в качестве единственной наследницы вам несомненно от вашего блаженной памяти отца наряду с прочим достались и его погреба. Осмелюсь покорнейше просить Вас прислать мне с подателем сего письма бутылку токайского, какое я частенько пивал у Вашего батюшки. Только самого лучшего. Дело касается пари. Готов как угодно за это отслужить и остаюсь…»

и так далее.

Записку я поспешил вручить, даже не запечатав, — так как было уже пять минут четвертого, — моему скороходу. Ему пришлось отстегнуть свои гири и немедленно пуститься бежать в Вену.

После этого мы, великий султан и я, в ожидании лучшего выпили до дна оставшееся вино. Пробило четверть четвертого, половина… Пробило три четверти четвертого… А скорохода все не было видно. Должен признаться, что мне понемногу становилось все больше не по себе: мне чудилось, что его величество время от времени поглядывает на шнур от колокольчика, собираясь вызвать палача. Мне, правда, еще разрешили выйти в сад, чтоб глотнуть свежего воздуха, но за мной все время следовали двое услужливых соглядатаев, не спускавших с меня глаз.

Когда стрелка показывала уже пятьдесят пять минут четвертого, я поспешил послать за моими слугами: слухачом и стрелком. Они немедленно явились, и я приказал моему слухачу лечь на землю и послушать, не приближается ли скороход.

К немалому моему испугу, он доложил, что негодяй где-то, и притом далеко отсюда, прилег отдохнуть и сейчас храпит что есть мочи.

Но лишь только мой славный стрелок услышал это, как взбежал на высокую террасу и, приподнявшись на цыпочки, закричал:

— Клянусь своей душой! Лежит себе этот лентяй под дубом около Белграда, а рядом с ним бутылка! Погоди! Сейчас пощекочу тебя так, что ты сразу проснешься! — И с этими словами он вскинул свое кухенройтеровское ружье[35] и выпустил заряд прямо в вершину дуба. Целый град желудей, веток и листьев посыпался на спящего, разбудил его, и так как скороход и сам почувствовал, что чуть было не упустил время, то он с такой быстротой пустился бежать, что с бутылкой и собственноручной запиской Марии-Терезии в три часа пятьдесят девять с половиной минут оказался у дверей кабинета султана.

Вот это было вино! Ох, как смаковал его высочайший лакомка!

— Мюнхгаузен, — сказал он, — не обижайтесь, если эту бутылку я оставлю для себя одного. У вас в Вене лучшие связи, чем у меня! Вы сумеете добыть для себя и другую бутылку!

Сказав это, он спрятал вино в шкафчик, сунул ключ в карман штанов и позвонил казначею.

О, сколь сладостен показался мне этот серебряный звон!

— Теперь, — произнес он, — я должен рассчитаться с вами за наше пари… Вот, — добавил он, обращаясь к казначею, который появился на пороге, — отпустите моему другу Мюнхгаузену из моей казны столько, сколько сможет унести самый сильный из его слуг.

Казначей поклонился своему господину, ткнувшись носом в землю. Мне же великий султан дружески пожал руку и затем отпустил нас обоих.