Удовольствие есть наказание

Клаас сидел всё это время в такси белоснежного цвета и наблюдал за друзьями. Его страх собственной неполноценности, закрытый за тысячью стен громких слов и столь же громких высказываний, горел от ужаса.

Но из‑за количества этих стен он сам не понимал своей ущербности.

Клаас, как волк, следил за подстреленным зайцем Рельсой и выжидал лишь того момента, когда зайчик вздохнет в последний раз и умрёт.

На самом деле ведь и не нужно было никакой слежки, потому что уже и Элис сама начала замечать тяжесть этого взгляда, доносившегося из белеющего гроба на колёсиках.

Он давил и давил, жаждя лишь полнейшей покорности и стопроцентного повиновения.

Только Клаас думал, что он прав, ибо такие люди видят лишь две точки зрения – свою и неправильную.

Но там, в голове у Элис, были ведь когда‑то верные мысли, не позволявшие так надругиваться над собой!

Мужчина в её представлении – сильный дуболом без всяких границ, без рамок приличия.

Всё пошло от отца. Отец Элис, может, и был красавцем, но всё‑таки никак не вдохновлял свою дочь, а нацелен был на воспитание сына. Так и не стало у этой девочки отца. Пришлось искать замену, которая бы возместила ей всё то мужество, которое ей пришлось наблюдать во всяких журналах для девочек из сомнительного качества бумаги. К ней не приходило понимание, почему всем нравились романтичные тинейджерские писатели, когда её комнатёнка была завешана портретами полуголых Сталлоне и Шварценеггера.

Смотря на своё собственное детство, Элис бы увидела накачанных мальчишек, на чей пресс падал её взгляд. Теперь же она не осознавала, отчего её хозяином была не она сама, а Клаас.

Сейчас ей просто нравилось мужское наслаждение – без романтики, без любви.

Копеечная любовь. Стоит ли за такую бороться? Элис ничего не сказала, а лишь томно молчала бы в ответ. Она сама уже осознавала, что жизнь ей подсунула двух ухажёров, тем не менее надеялась, что ей придётся избежать выбора.

Спереди был Рельса вместе со своей задумчивой нежностью, а сзади – Клаас со зверской страстью и буйной настойчивостью.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Ты мой бутошник прикрасной,

Ты не бей меня напрасно!

Фёдор Достоевский

Клаас сидел сейчас в эллинге и потягивал мутное пиво отвратного вкуса месте с Элис и Рельсой.

Рельса был приглашён, казалось, лишь для вида и смущался от каждого взгляда девушки. Клаасу же было ненавистно смотреть на то, как его девушка строила глазки незнакомому стеснительному парнишке. Сидели они здесь по поводу дня рождения Элис. Никаких подарков от обоих ухажёров она не получила, отчего старалась развлечь себя подкатами к Рельсе. Ему же это внимание было не по душе. Сердце его билось всё усиленнее и усиленнее, стуча по грудной клетке сгустками спёкшейся крови.

Руководитель этого парада заигрываний, Клаас, сидел в уголке на полуразложившемся кресле и почти допил до конца литровую бутылку хмельного напитка, стараясь заглушить боль от понятия того, что он перестал быть интересен Элис.

Она его убивала своими действиями. Может, только это и могло пробудить в нём те чувства, которых он когда‑то лишился. Хмель вскружил ему голову, и Клаас предложил Рельсе сыграть в пародию на "ножички".

Задачей было попасть ножичком в пол так, чтобы он в нём застрял намертво. Но ключевой особенностью было то, что ножичек‑то тупой!

И как бы не пытались это два почти взрослых парня попасть тупым куском металла по полу – все попытки оборачивались провалом.

Упорству их и настойчивости можно было лишь позавидовать. Путь к достижению цели был различен – кто‑то старался посильнее напрячь свою руку, состоявшую из одних костей и жил, а кто‑то кидал под определённым углом, рассчитывая в голове этот самый несуществующий угол. Именно угол помог таки Рельсе попасть этим злосчастным ножиком в пол.

Невозможно описать удивление Клааса. На лице его появились морщинки и складки на лбу, сливающиеся с телом и выражающие недоумение.

Зрачки расширились до такой степени, что не стало видно глаз.

А зрачками этими он рыскал по эллингу, надеясь найти поддержку в лице Элис. Она же сначала безучастно глядела на происходивший идиотизм, а после заинтересовалась этой игрой. Когда Рельса выиграл, в её голове что‑то мелькнуло.

Ей показалось, что её мысли мгновенно очистились, и спала пелена.

Удобство этой мысли было обеспечено её мимолётностью. Элис теперь посмотрела на Рельсу как‑то даже по‑другому. Только сейчас она заметила, что имя "Элис" для него было нечто большее, чем простое имя.

В памяти всплыли эти миловатые взгляды. Элис вспомнила ещё именно его дрожавшие губы, которые колыхались от каждой её фразы. Ей была даже по нраву эта его стойкость, с которой он оставался до сих пор другом и не решался признаться в своих пламенных чувствах.

Но самой Элис стало почему‑то неприятно это чувство, отчасти из‑за взгляда Клааса, который моментально заметил перемену в Элис.

Она предчувствовала, что после этого дня рождения ей достанется от Клааса.