Удовольствие во всю длину

– А кстати, как его зовут? – вставляет Павел, отхлебывая из стаканчика.

– Да какая разница, как там кого зовут! – отмахивается Петр. – Она тоже ни хрена не помнит от возбуждения. Они прямо как бешеные скачут друг на друге – полная вакханалия! Он кончает, потом она, потом они достигают оргазма одновременно, потом снова по очереди, и так несколько раз. Да они прямо с ума сходят, оторваться друг от друга не могут, врубаешься?

– Надо же, – говорит Павел. – Фантастика.

– Правда жизни! – говорит Петр.

Какое-то время оба молчат, каждый по-своему переваривая эту картинку.

– Это все? – спрашивает Павел.

– Главное впереди, – снова оживляется Петр. – Дальше идет гвоздь программы: она начинает его вылизывать, как было обещано в объявлении. Она вылизывает его полностью, с ног до ушей, не пропуская ничего. Медленно, каждый миллиметр. Ты бы хотел такого, старик?

– Хотел бы что? Чтобы меня вылизали? Вряд ли.

– Просто ты никогда не любил. Теперь я вижу, что ты никогда никого не любил.

– Полегче. Скорее, из этого следует, что не любили меня.

– Может, и так.

– Давай уже, чеши дальше.

– Дальше все плохо. Вылизав, она наотрез отказывается его есть.

– Ну еще бы.

– Ты врубаешься. Она даже укусить его не хочет.

– Этого следовало ожидать.

– Господи, опять наебка, думает он, опять все не по-настоящему. Зачем ты тогда так написала?! Для красоты слога, отвечает она. Врубаешься, для красоты слога!

– Женщина неспособна понять истинную суть любви.

– Вот именно! Женщины скользят по поверхности, как утки. В общем, она начинает кричать, что он сумасшедший, чтобы он убирался прочь, иначе она вызовет полицию. И он взаправду как бы сходит с ума. Начинает крушить мебель, бить стекла, он весь в крови и пене. Катается по полу, рычит и плачет.

– Ишь ты, – качает головой Павел.

– Ты врубаешься, старик. Ты врубаешься.

Снова наступает молчание. Кажется, где-то далеко воет сирена.

– Знаешь, что делает эта сука? – говорит Петр.

– Она вызывает ментов, – говорит Павел.

– Да. И те приезжают.

– Да, они всегда приезжают.

– И убивают мужика, потому что он перегрызает горло одному из них.

– Господи! Теперь все? – спрашивает Павел.

– Теперь да, – кивает Петр.

Они молчат.

– Ну, может, она не совсем и сука? – говорит Павел. – Может, просто глупая?

– Может, и не сука, – говорит Петр. – Хрен ее поймешь.

Павел разливает остатки вина. В комнате сильно накурено, полумрак окутан дымом.

– Как назовешь?

– Любовь или смерть.

– Хорошо, – говорит Павел. – За любовью всегда следует смерть.

– В точку. Можно я так и назову рассказ?

– Конечно. Это хорошее название.

– Знаешь, – говорит Петр, – я тут подумал: часто бывает, что название лучше самой вещи. И это тоже неплохо.

– Неплохо, да, – говорит Павел. – Но не в этом случае.

– Не в этом.

Вино допито, Петр заснул в кресле, он счастливо вздыхает во сне. Павел накрывает его пледом. Потом подходит к окну, там темно. Идет дождь. Капли барабанят по стеклу. На улице ни души, но где-то там есть любовь. И смерть наверняка тоже там же, идет по пятам во тьме.

Бац, бац, бац

Бац, бац, бац – Буркин долбил по клавиатуре не жалея ни ее, ни пальцев. Он хотел написать великий русский роман – остальное его не волновало. Бац, бац, бац – и страница готова. Потом еще одна – бац, бац.

Клавиатуру он менял каждый месяц. Пальцы тоже не мешало бы заменить, но с этим было сложнее. С новыми пальцами вообще была беда. А его никуда не годились.

Подруга Ляля каждый раз читала написанное им за неделю.

– Ну как?

– Погоди, – морщилась она.

Лицо у Ляли было скучным. Казалось, она все время борется с тем, чтобы не зевнуть. В этот раз было то же самое.

– Что? – устало спрашивал Буркин. – Совсем никак?

Ляля пожимала плечами.

– В конце концов, я не последняя инстанция, – говорила она.

Буркин мотал головой.

– Тебе я верю. У тебя отменный вкус.

Ляля вздыхала. Каждый раз было одно и то же.

– По-моему, чего-то тут не хватает.

– Чего?

– Мне откуда знать? Но, по-моему, чего-то самого главного.

– Чего еще самого главного! – не выдерживал Буркин.

Он вскакивал с дивана и нервно ходил по комнате, натыкаясь на мебель. Господи, он писал больше десяти лет, день за днем насиловал мозг, пахал на совесть, он передолбал больше сотни клавиатур – и не мог найти главного? Что было этим главным? Где его было искать?

Ляля горестно смотрела на него. Он снова садился и пытался успокоиться. Внутри все кипело от горя.

– Чай будешь? – спрашивала Ляля.

– Чай? – взвивался Буркин. – Ты издеваешься?

– И в мыслях не было.

Буркин ронял голову в ладони.

– Может, напиться? – горестно произносил он.

– И то верно. Нажрись, как твой брат.

– А что, и нажрусь! Имею право!

– Давай, давай! Это у вас семейное. Слабак.

Ляля знала, что Буркин не будет пить, потому и подначивала его, не опасаясь, что он и правда ударится в загул. Он мог выпить пару рюмок, не больше – перебор грозил ему серьезным недомоганием.