Уезжающие и остающиеся

И Костя всё время поглядывал в сторону забора. Мама не разрешила отнести Шурке палец. Когда мы собирали рюкзаки, Костя хотел выскочить к соседям на минутку.

– Я, – говорит, – им только палец отнесу!

Но мама отняла палец и положила на окне в сенях. Сказала:

– Набегался уже. Уедем – Анна Ивановна сама отдаст им твою железку.

И Анна Ивановна сказала:

– Я отдам, отчего же не отдать?

Но мальчики могли решить, что Костя передумал отдавать им палец.

То ли его это сильно волновало, то ли он горевал, что расстаётся с Лёнчиком и с Пальмой, да только он был чернее ночи, когда таскал варенья и соленья в машину.

Над Катькиным забором время от времени появлялись ноги. Иногда ступни в воздухе описывали дугу. Это означало, что кому-то удалось сделать полный круг. Но чаще, только взлетев, ноги падали обратно.

Это были Серёгины или Шуриковы ноги. Я их двоих не различала по ногам.

– Ну что, в машину? – нерешительно сказал мне папа.

Баб-Аня сняла очки-морщины и прижалась ко мне мокрыми щеками – одной, потом другой…

На заднем сиденье уже сидели Костя и мама. Мама, получалось, в серединке. Она обняла нас и сказала весело:

– Ну-ка, кто первый дома сегодня – в ванну? С пеной!

Один папа не садился. Он открыл дверцу, а сам всё глядел, появятся ли ещё ноги над забором. По движению ног он пытался угадать, что за упражнение делают на турнике.

– Мы тоже, – говорит, – вот так тренировались! Подтяжка, стойка на руках… Интересно, сейчас бы получилось?

А потом как выдохнет:

– Какое солнышко! Ну парень молодец…

Я по сандалиям поняла, что молодец – Лёня.

Папа ждал, когда над забором снова появятся Лёнины сандалии. И ждал он совершенно зря. Потому что Лёня уже вышел из Катиной калитки. «Солнышко» теперь пытался повторить кто-то другой, а Лёня стоял напротив нас, около забора. Смотрел на меня. Я у окна сидела, и у меня было опущено стекло.

Тут я подумала, что это совершенно всё равно, будут меня ругать или нет. Открыла дверцу – и бросилась мимо баб-Ани в дом.

Пальма, удивлённая, рванулась за мной.

На подоконнике в сенях я взяла железку – и назад. Мама не успела ничего сказать – я перелетела через дорогу, прямо к Лёне.

– Вот. Палец Михал Григоричу.

Какое-то время мы стояли, держась за палец с двух концов.

Лёнчик говорил:

– Катька, что с неё взять? Глупая она…

И было странно: он не видит, до чего же она любит его? Но сказать что-то было немыслимо. Я могла только соглашаться, только головой кивать:

– Да, да…

Не тому, что он говорил. А тому, что мы стоим здесь вместе, за палец держимся.

Ещё бы одну минутку…

Папа вот-вот засигналит мне.

Тут за спиной у меня раздался шум. В нашей семье снова ссорились!

Я оглянулась.

Костя пытался выбраться из машины, мама не пускала его. Он уговаривал её:

– Мне нужно. Мама, правда…

Мама отвечала:

– Что же ты раньше не подумал… Нужно ему… Знал же, что уезжаем!

Папа спорил с ней:

– Ну, если и впрямь нужно? Ведь чаю напились…

И баб-Аня тоже что-то говорила, тихо. Слов её было не разобрать. Только мамины слова долетали от машины:

– Мне кажется, мы никогда отсюда не уедем!

Наконец Косте позволено было выйти. И Пальма прыгнула к нему. Чуть не свалила с ног.

Он тут же обнял собаку, и так, вместе, они двинулись к нам – мне показалось, что в обнимку и Пальма на задних лапах. Хотя могло ли такое быть?

И сразу же Костя выпустил Пальму. Потому что они с Лёней уже обнимались и хлопали друг друга по плечам.

В кои-то веки у Кости друг появился! И нас от него сразу же увозят?

Пальма тыкалась всем нам в коленки. Она тоже лезла обниматься.

И тут Костя сказал одну очень важную вещь.

Он сказал:

– Мы же приедем ещё! Нам взяли путёвки… В лагерь, в Кувакино!

И до меня вдруг дошло: Кувакино – это всего девять километров отсюда.

Хотя, конечно, я это и раньше знала. Но получается, что знала как-то не так… Не думая, что здесь же всё – рядом… Или не совсем рядом… Девять километров – это же ещё идти и идти! Через Собакино. Или напрямик, полем. Бегом, как они в школу бегают…

Тут от машины раздалось мамино:

– Костя, ты забыл уже, куда просился?

Костя нехотя направился к баб-Ане в огород, где стояла дощатая будочка.

Пальма потрусила за ним.

А мы с Лёней схватились за руки – точно меня мама захочет куда-то отослать. И верно – мама оказалась рядом с нами. Глотнула громко и говорит Лёне, как глупому:

– Мы уезжаем. До свидания.

А мне приказывает:

– Ну-ка давай в машину! И всё, ни шагу из неё.

А после папе говорит:

– Иди поторопи Костика. А то ещё застрянет по пути где-нибудь…

Когда мы все четверо уселись наконец и папа уже включил мотор, у Катьки за забором ещё шла тренировка.

Лёнчик показывал свои чудеса на турнике.

Он так и взлетал над перекладиной. Я понимала – он хотел, чтобы его с улицы было видно.

Мама вздохнула и сказала каким-то сухим голосом:

– Ленка, это тебе ведь – салют!

Я глянула на неё. Никогда ещё лицо у неё не было такое… странное.

Папа оживлённо говорил нам:

– Вы только гляньте, каков! И ведь совсем мальчишка! Не старше тебя, Костя!

Как будто самое главное было – в этих упражнениях.

Костя отозвался неохотно:

– Нет, старше меня… На год…

Ноги в подвязанных сандалиях взлетали и взлетали над забором.