Уфимская литературная критика. Выпуск 1

«Я не претендую на публикации и гонорары, я не конкурент никому в званиях и должностях – чего же еще?!» – обычно возмущается пьяный Леонидов. Кстати, эта готовность пожертвовать атрибутами писательской гордости в обмен на обывательское благополучие, на кабинетное спокойствие лучше всего выдает отсутствие в нем писателя, «внутреннего беса» неотъемлемой авторской гордыни.

Леонидова нельзя назвать и графоманом – человеком, для которого литературная каторга слаще меда, мучительное перебирание и переписывание слов порождает невиданные наслаждения мазохистского толка. Леонидов пишет быстро, корректно, грамотно и… бездушно.

В никчемных баталиях литературной жизни никем не замеченной прошла публикация ничтожным тиражом главной и важной книги Леонидова; попытка удачно ею торгануть (все-таки бессмертен в нем этот торгаш!) заставила вынести на обложку дурацкий рекламный заголовок – «Смерть, понятие, которое иллюзорно», совершенно не соответствующий глубокому содержанию.

Александр Леонидов – слабый писатель, хиловатый публицист, совершенно не известен никому (и не нужен суетливым современникам) как великий теолог. Здесь, возможно и лежит ключ к его личностной драме, изученной мной в многочисленных воскресных попойках – его призвание и предназначение опередило свое время. Леонидов-писатель получает оклады и премии, гонорары и поощрения за ненужное и дрянное дело. Поверхностный и схематичный Леонидов-публицист вырывается в Москву и шпарит полосы в центральных изданиях, тоскливые и никчемные, слишком сложные для толпы и слишком примитивные для узкого круга специалистов.

Но глубины теологии, разверстые в трудах Леонидова, пылятся невостребованными ни коммерсанствующей, маммонизированной церковью, ни ритуализированной, буквоедской, шаманически привязанной к обряду формуляра философской наукой. Леонидов покусился на огромное – вернуть философию из области субъективизаторских расползаний мыслей-мнений к культуре доказательного мышления, от формы эссеического искусства к форме силлогической науки. Начав, как систематизатор неотомических силлогизмов, он творчески развивает их в строгую систему парадоксов бесконечности.

Если Леонидов зачем-то и приходил на грешную землю, то уж конечно не для написания бестолкового сборника «Путешествие в поисках России» и не для литературной стези. В течении лет Леонидов-писатель исчезнет стремительно, как надуманная, надутая, пустопорожняя фигура. И портрет Звягинцева отразит, возможно, для потомков не смятение дельца, афериста слова, истерзанного интригами мелкого чиновника – а неожиданно сквозь эту патину проступит образ Леонидова-теолога, ледяного, как счетная машина, логика, создавшего парадоксальную картину невидимой реальности Вселенной.

Мне, знакомому со всеми ракурсами леонидовской жизни, будет тяжело и горько, если истинное канет, а пена литературно-служебно-публицистических кипений окаменеет в виде геологических останков поверх драгоценного камня короллариев о Бесконечности. Его можно понять: за теологию пока не платят, а у него семья. Его не нужно трогать и будоражить – пусть в нем осядет муть, пусть он закончит большой теологический труд, никому пока не нужный сегодня. Пусть пишет за счет литературных фондов: он не так уж и много отъедает от литературного пирога.

Сафиулла Мухамедов «За гранью грань»

Всегда найдется повод сдуть пыль с клавиатуры. Нашелся он и после затяжных майских праздников, как раз ко времени, когда граждане вновь приобрели ясность мысли и внятность речи. В девятнадцатом номере «Истоков» вышла статья Э. Байкова «За гранью дозволенного». Статья, заявленная как литературная критика, начинается в форме рецензии на антологию «Нестоличная литература», но очень быстро превращается в манифест эстетических взглядов автора. Недавнее прошлое научило нас относиться к манифестам очень внимательно, поэтому попробуем разобраться, что же декларирует Э. Байков.

Сразу же вызывают недоумение претензии автора к «Новому Литературному Обозрению» в «особых жанровых пристрастиях и специфичном литературном вкусе». «НЛО» – брэнд известный, люди, работающие в этом «холдинге» никогда взглядов своих на литературу не скрывали и по мере возможности всегда проводили их в жизнь. Что может быть более естественным? Ведь никто же не призывает «Наш современник» печатать Пелевина или «Еврейскую газету» – майские призывы к интифаде. Уже больше 10 лет литературное поле в нашей стране распахано на огородики, и каждый агроном возделывает его как хочет. Нынче заставить всех выращивать одну и ту же «сельхозкультуру» невозможно, поэтому уличать в пристрастиях и прочей субъективности довольно бессмысленно.