Угасший огонь

Кабриолет злодея-зятя стал вызывать у людей раздражение. Стоило зазвенеть колокольчикам, как каждый представлял себе бессердечного, жестокого человека — Луиса Сезара де Оланда Шакона. Дона Амелия чувствовала неприязнь людей к мужу и очень страдала. Однажды она даже предложила ему уехать в другие края и жить там вдвоем. Лула рассердился на жену. Первый раз он говорил с ней резко. Никуда он отсюда не уедет. Он знает, что этого хочет теща, но не доставит ей такого удовольствия. Он поступает так не из-за себя, а из-за дочери. Избалованная с рождения девочка плакала по ночам. И негритянке, нянчившей ее, приходилось не спать. Когда сеу Лула заставал няньку дремлющей у гамака, он будил ее пинками. Он сам занимался воспитанием дочки и никому не разрешал вмешиваться. Дона Марикинья страдала от характера Лулы. Когда должен был появиться на свет ребенок, у нее теплилась надежда, что в Санта-Фе снова воцарится мир. Она окружила Амелию заботами, сама прислуживала ей. Но сеу Лула по-прежнему смотрел на нее с ненавистью, как на врага. Дона Марикинья любила внучку, а зять делал все, чтобы отдалить ее от девочки. Когда он уезжал в своей коляске, она потихоньку пробиралась к Ненем и играла с ней. Однажды Лула застал ее с девочкой. Дона Марикинья увидела злое лицо зятя. Однако сохранила спокойствие. Ей хорошо запомнилось, как он закричал тогда на няньку:

— Унеси Ненем в детскую!

Узнав о случившемся, Амелия расплакалась. Но она ни в чем не перечила своему мужу. Он делал все, что хотел. Уж лучше бы она вышла замуж за бедняка!

Жизнь доны Марикиньи превратилась в сплошной ад. Она видела внучку на руках негритянки, слышала ее плач по ночам и не могла поступить так, как подсказывало ее сердце, сердце бабушки. Она лишилась мужа, мучительно переживала болезнь Оливии; что же касается Амелии, то для нее существовал только Лула. Дона Марикинья надеялась, что внучка станет для нее утешением. И вот зять разрушил все ее надежды. Негритянки видели, как мучается госпожа, и искренне сочувствовали ей. Иногда старая Марикинья не выдерживала. До нее доносился плач девочки, и все ее существо тянулось туда, в детскую. Она убаюкивала Ненем. Вкладывая всю свою материнскую нежность, она пела грустную колыбельную. За стеной слышалось сухое покашливание сеу Лулы, она знала, что это предупреждение зятя, и возвращалась в свою постель, чтобы молча страдать до самого рассвета. Плач Ненем разрывал ей сердце. Амелия все больше отдалялась от нее, стала совсем чужой. Дона Марикинья вдруг почувствовала — первый раз в жизни, — что ненавидит этого безжалостного человека, это чудовище, относившееся к ней с такой жестокостью. В дни полнолуния Оливия отчаянно кричала у себя в комнате. Видно, к концу жизни бог наказал Марикинью, как нераскаявшуюся грешницу. Когда Ненем заболела, она все свои силы отдавала внучке. Зять не отходил от постели больной дочери. Марикинья даже восхищалась им. Отцы здесь, в Рибейре, волновались, когда их дети болели, но ухаживали за ними только матери. Она видела, как ревностно зять заботится о своей дочери, и это смягчало ее сердце. Но когда однажды вечером она вошла в детскую, чтобы помочь Амелии искупать Ненем, то он грубо крикнул жене:

— Амелия, оставь девочку, я сам ее выкупаю.

Это относилось, конечно, к ней. Она вернулась на кухню, где еще работали негритянки. Жермана сразу же увидела, что ее госпожа чем-то расстроена.

— С сеньорой что-нибудь случилось?

Дона Марикинья, чувствуя себя глубоко несчастной, бросилась в объятия Жерманы и расплакалась.

— Неужели девочка при смерти, сеньора?

Рыданья не дали ей ответить. Она плакала в кухне, окруженная взволнованными негритянками. Сеу Лула крикнул няньке, чтобы она принесла чайник с горячей водой. И тут старая Марикинья, собравшись с силами, пошла в комнату дочери и выложила все, что скопилось у нее на душе. Зять стал отвечать ей. Но услышал от теши еще более резкие слова. Она называла его жестоким, бессердечным. Амелия пыталась успокоить мать, убеждала, что она ошибается, что муж ее не таков. Он просто очень нервный, она несправедлива к нему. Но дона Марикинья не могла остановиться. Зять не выдержал и прикрикнул на дону Марикинью, как на негритянку:

— Сумасшедшая старуха!

Дона Марикинья вышла из себя:

— Убирайтесь вон из этого дома.

— Я здесь распоряжаюсь так же, как и вы, — заявил он. — Как и вы!