Угасший огонь

Санта-Фе было уже не таким, как в те годы, когда им управлял сам капитан Томас, но все шло своим чередом благодаря энергии и заботам Марикиньи. Это дало пищу для сплетен. Хотя в доме и был муж дочери, старая Марикинья предпочла взять в семье роль мужчины на себя. Болезнь капитана Томаса продолжалась. Однажды весь дом переполошился. Капитан встал со своего гамака, дошел до сахароварни и даже поднялся к верхней плантации сахарного тростника. Негры смотрели на него со страхом. Огромная бородища, длинные косматые волосы, как у кающегося грешника, раскачивающаяся походка. Томас пошел в сторону дороги. На кажазейре пели птицы. Но он их не слышал. По мокрой земле, сырому глинозему ступала нога хозяина, который столько раз взрыхлял эту почву, выращивал на ней сахарный тростник. Прошел он немного, солнце жгло ему лицо, заросшее седой бородой. Вернувшись домой, капитан лег в гамак и разрыдался, как ребенок. Старуха прибежала взглянуть, что случилось. Томас лежал, прикрыв лицо бахромою гамака, и плакал. В каза-гранде встревожились; впервые в жизни они видели хозяина энженьо в слезах. Слишком велико было его страдание. Дона Марикинья в тот вечер собрала в молельню негритянок, и Амелия прочла вслух молитву. Все молились, прося избавить Томаса от ужасного горя, которое заставило этого сурового, мужественного человека плакать, как ребенка. Оливия болтала без умолку. В голосе доны Амелии слышалось столько нежности, столько проникновенности, что смягчались самые окаменелые сердца. В ту ночь дона Марикинья не могла уснуть, думая, какие муки испытывал ее муж, каким камнем легла ему на душу болезнь дочери. Но после этой поездки в Кампина-Гранде за беглым негром и украденными лошадьми он совсем сник, целыми днями лежал в гамаке, безучастный ко всему. А теперь еще эти слезы. Томас не говорил ни слова, и его молчание беспокоило ее гораздо больше, чем болтовня Оливии. Родители ее мужа были людьми трудолюбивыми, они трудились до конца своей жизни, чтобы обеспечить будущее своих детей. Жизнь Томаса угасала. На зятя она не могла рассчитывать. К тому же можно ли обращаться с неграми так, как это делал Лула? Ласковый и нежный по отношению к жене, он приказывал пороть негров без всякого повода. Видно, злое у него сердце. Томас был суров с неграми, но он редко наказывал их так жестоко. Только раз он велел выпороть негра Луиса за то, что тот много пил, а потом дрался и сквернословил. Он предпочитал привязывать рабов к позорному столбу. Невольники никогда не причиняли капитану хлопот. Если бы не Домингос, он не мог бы пожаловаться на своих негров. Во всем виноват Домингос. Вот почему при первой возможности она продала его майору Урсулино. Это была для него вполне заслуженная кара. Она продала его за восемьсот милрейсов и тем самым отплатила ему за все неприятности, которые он причинил Томасу. Потом ее охватило раскаяние, бог мог наказать за этот жестокий поступок. И все же угрызений совести у нее не было. Негр принадлежал ей, он был ее собственностью, и она продала его, чтобы другим было неповадно следовать его примеру. Однако зять думал иначе. Кто бы мог подумать, что этот человек, столь кроткий с виду, целый день читавший газеты, способен подвергнуть порке такого хорошего негра, как Николау. Мастер сахарного завода пожаловался сеу Луле, дескать, Николау наговорил ему дерзостей. Когда-то Томас привез Николау из Инга, и все в доме относились к этому негру с уважением. После того как его выпороли, Николау заболел от перенесенного позора. Дона Марикинья сама ходила в сензалу поговорить с ним. Ей было очень жаль старика. Бедный Николау не мог сдержать слез:

— Моя госпожа, ваш негр больше ни на что не годен.

Как могла, утешала она невольника, которого ценила за преданность и хорошую работу. Ей не хотелось, чтобы Амелия узнала о том, что она ходила в сензалу. Но опозоренный негр нуждался в поддержке. Марикинья серьезно поговорила с зятем, узнав, что он наказал еще и мальчишку из Гойаны. Лула возразил ей: болезнь Томаса — результат терпимого отношения к невольникам. С негром следует разговаривать кнутом. Марикинья стояла на своем: Лула не смеет так обращаться с неграми. Она не желала, чтобы о Санта-Фе пошла такая же дурная слава, как о поместье майора Урсулино. Дона Марикинья уже не относилась к зятю так хорошо, как прежде, для нее его обаяние исчезло. Она увидела в нем безжалостного, бездушного человека. Негритянка Жермана как-то, плача, сказала ей:

— Сеньора, да и Шикиньо ведь не сделал ничего плохого. Просто сеу Луле нравится избивать негров.