Угасший огонь

Они одевались так же, как и раньше. Ненем и дона Амелия носили те же украшения, те же кружева, те же кольца, Лула не позволял им выезжать без драгоценностей. В церкви у них было свое место. Негр приносил им шелковые подушки, а кабриолет ожидал их около церкви. Прежде чем выехать на дорогу, ведущую в энженьо, они, как обычно, проезжали мимо муниципальной палаты и разворачивались на главной улице. Звенели колокольчики. Это было единственной радостью доны Амелии. Жизнь уже давно стала для нее испытанием, посланным богом, унижением, но в те минуты, когда она проезжала по главной улице и видела в окнах женщин и мужчин, смотревших на их кабриолет, она была счастлива, вполне счастлива. Но едва коляска, миновав последний дом поселка, выбиралась на дорогу, обрамленную кажазейрами, она понимала, что все это пустяки. Лула, как всегда, был мрачен, а над губой Ненем уже появился пушок великовозрастной девицы. И эта тишина, которую не в состоянии был нарушить даже веселый перезвон колокольчиков, наполняла сердце доны Амелии горем, от которого нередко выступали на глазах слезы. Коляска проезжала мимо дома Жозе Амаро, и Лула снимал перед мастером шляпу. Этот человек, который еще ребенком переехал в Санта-Фе с отцом, убившим в Гойане человека, не нравился хозяйке энженьо. Не то чтобы он причинил им какие-нибудь неприятности, просто доне Амелии не по душе был этот человек в энженьо, который не платил арендной платы, не выполнял никакой работы и вообще вел себя так, будто он был хозяином земли, на которой жил. Она никогда не говорила об этом с Лулой. Правда, так повелось со времен ее отца. Старый Амаро прибыл в Санта-Фе с письмом от родственника, капитана в Гойане. И поселился на той самой земле, где живет теперь его сын. Коляска ехала заливными лугами, поросшими кустарником, но только одна небольшая плантация с темной зеленью ухоженного сахарного тростника могла радовать глаз хозяина. Не сохранились леса и бамбуковые рощи, не видно было полей, засеянных кормовыми травами, бахчей с дынями, побеги которых вьются по изгородям вдоль дороги. Некому было теперь засевать земли Санта-Фе. Полковник Лула не желал нанимать работников, которые требовали слишком большую плату. После освобождения рабов в 1888 году один парень из Итамбэ сумел получить с плантации сахарного тростника больше двухсот голов сахара. И все же сеу Лула поругался с ним, и тот вынужден был уйти.

О жадности сеу Лулы говорили повсюду. Старый Жозе Паулино, проезжая мимо Санта-Фе, наверно, сокрушался, глядя на заросшую сорняками землю. Дона Амелия, сидевшая в своей коляске, разодетая, в кружевах и драгоценностях, испытывала к этой заброшенной земле такое же чувство, как к осиротевшему ребенку. Раньше у негра Макарио были сильные, норовистые кони, которых он укрощал кнутом. Нынешние изможденные клячи еле-еле тащили кабриолет, не давая работы старым, дрожащим рукам кучера. Коляска приближалась к энженьо. Над зеленым кустарником показалась черная труба их сахарного завода. Долгие годы она дымила в голубом небе, и клубы от сжигаемых в топках жмыхов уходили в белые облака. Вот и каза-гранде. Дона Амелия вспомнила отца. С детских лет дата «1852», написанная капитаном Томасом над дверью их дома, напоминала ей о добрых и богатых временах в хозяйстве отца. Кабриолет остановился. Они вошли в мрачную каза-гранде. В то воскресенье Амелию мучили воспоминания. Оливия все время болтала в своей комнате. Пришла оскоплять петушков Адриана. Дона Амелия тревожилась за судьбу своей семьи. Ей хотелось бы, отрешившись от всего, подобно Луле посвятить себя служению господу. Но она жила в реальном мире, ходила по реальной земле и любила ее. Ненем занималась своими цветами. Дона Амелия страдала, зная, как мучается ее дочь. Ее волновала замкнутость Ненем, дочь не делилась с ней, не была с ней откровенна, как с близким человеком. Странная она какая-то, непонятная. Болезнь Лулы как-то сразу пришибла ее. После той истории с прокурором Ненем потеряла всякий интерес к жизни. Она ни на что не жаловалась, но была ко всему безразлична. Проводила дни в полном одиночестве, не желая никого видеть. Постепенно боль притупилась, и она стала равнодушна ко всему. Увлекалась только садом. Возилась с цветами, и они приносили ей утешение. Розовые кусты покрывались бутонами; кротоны, лилии, жасмин расцветали от ее забот. В мае месяце алтари церкви в Пиларе заполнялись розами доны Ненем, дочери сеу Лулы. Новый падре, молодой викарий Северино, всегда хвалил цветы из сада Санта-Фе. Народ по-прежнему недолюбливал хозяина энженьо, который раньше мучил негров; в глазах суеверных людей сеу Лула был сообщником дьявола. Люди видели, с каким набожным видом, скорбным выражением лица и склоненной головой хозяин энженьо подходил к алтарю причащаться, и говорили, что это лицемерие, хитрость и коварство. Между тем в душе Лулы нарастала злоба и ненависть ко всем вокруг.