Угль, пылающий огнем

С прогорклым, стремительным дымом
Мы весть узнаем о любимой,
И милым домашним животным
Ложится у ног паровоз.
Веселое стадо вагонов,
Обширное вытоптав лоно,
Пропитано салом добротным
И запахом девичьих слез.

Мы ищем любимых годами
И плотью, и тайными снами,
И в омуте сонном подушки.
Мы верим — она к нам придет.
Я вижу ее: спозаранку
На дальнем глухом полустанке
Толчет она масло в кадушке
Иль шерсть одиноко прядет.

Мне б только путем ненадежным
Скитаться по кочкам таежным,
Бродить по богатым станицам,
Чтобы однажды, как зверь,
Стуча в занесенное снегом
Окно и моля о ночлеге —
Увидеть…
Узнать…

И влюбиться,
Пока отворяется дверь.

<1929>

4 ВТОРОЙ ПОХОД

Он такой же, как все, одинаково болен тоской
И для предков его одинаково неузнаваем.
Он стонал, как Батый, он метался, как Дмитрий Донской,
Как собака, покорно на лапы вставал пред Мамаем.
Летописец правдивый! О, Нестор, предшественник мой!
Этот город в истории — знаю — ты не опорочишь!
Ты кириллицей скажешь, как, повелеваем войной,
Он входил во владения княжеств, уделов, урочищ.
Как, смущая дворню красотой византийской своей,
Полногрудые княжьи опальные жены скучали…
Как в отваге разбойничьей смерд становился храбрей,
И, князей обезглавив, крамольники повелевали.
Как потом, позабыв о безглавых князьях, он уже
Их менял на двуглавых властителей в царстве картежном.
И уже его девушкам родичи не по душе —
Те, что отданы в рабство шлагбаумам, верстам дорожным.
И уже странноват городничий… Он занят бельем…
Он досуг уделяет шитью… А на зло скалозубам
Здесь начальник тюрьмы серенады поет: он влюблен
Безнадежно в кухарку с таким поразительным крупом.
Пролетают над городом хищные стаи тревог.
Вольнодумствуют дьяконы в потных и терпких купальнях.
А над ними трехперстый, без рода, без племени бог —
Не бог уже больше; он — идол, он — столоначальник!
Да, праведный Нестор, тебе описать не дано,
Как ночью уездной в тоске, в бытии станционном
И метался и корчился христоподобный Махно,
И въезжал нарицательным именем в город Буденный!
Скрежетали дороги. До боли хрустели крестцы.
И тонули дома в разноцветных настойках и супах.
Семенили, презрев толстопятство и важность, купцы,
Семенили купчихи, презрев многочисленность юбок.
Поколенье второе! Товарищи, други мои!
Я знаком с вашей завистью к славным бывалым походам!
Но смотрите, товарищи: город еще в забытьи
И, как прежде, еще бытию станционному отдан.
И, как прежде, петух одиноко кричит на току,
И, как символ, над городом важно встают дымоходы…
О, товарищи, други! На эту глухую тоску —
Я верю — мы грянем вторым небывалым походом!

<10.1929>