Угль, пылающий огнем

Как-то он упомянул, что накануне провел вечер перед телевизором — смотрел «Останкинский» вечер Гамзатова. А месяцем, то ли двумя, раньше — такой же вечер Евтушенко. И заинтересовал его, как он выразился, «механизм успеха, переходящего в славу». В обоих случаях — да и в других тоже, — по его наблюдению-мнению, самыми знаменитыми становятся стихи-песни, в которых обязательно есть нечто логически-немотивированное, зато эффектно звучащее: высказывание (или метафора), — вокруг него, на разные лады повторяемого, все выстраивается, и вовсе неважно — верна мысль или нет, важна запоминаемость. «Хотят ли русские войны?..» Но ведь никакой народ не хочет войны, ее затевают политики и правители. И с тем же результатом такой вопрос можно задавать американцам, шведам или китайцам… Или про солдат, которые «не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей», — и дальше только про них, журавлей, хотя в христианской, например, традиции эта метафора «душа-птица» орнитологически не персонифицирована…

Интуиция Липкина (не знаю, как назвать вернее, быть может, наитие) однажды меня поразила.

Летом 1997 г. я привез ему в Переделкино только что вышедшие однотомники Штейнберга («К верховьям») и Шенгели («Иноходец») — их выпустило одно и то же издательство с интервалом в… два дня.

Он осторожно, как бы не совсем веря, взял обеими руками книгу друга, до книги стихов так и не дожившего, отогнул картон переплета, взглянул на портрет, закрыл — и вдруг поднес к губам, поцеловал. Так же осторожно положил на стол: «Потом»…

И наугад разломил том Шенгели, поднес страницу совсем близко к глазам, стал читать. Я заглянул через плечо — и едва сдержался, чтобы не выдать впечатления.

В одном из комментариев мне пришлось исправить ошибку памяти из мемуаров Липкина о Шенгели. Всего — строчек 20 в 500-страничной книге. И он первым делом раскрыл ее именно на этом развороте и стал читать… о себе.

А потом рассказал, что Мария Петровых, с которой он всю жизнь дружил, была отчаянно влюблена в Шенгели. Я об этом знал — из письма Шенгели к Ланну, правда, имя женщины в письме не названо, однако все совпало. То письмо начинается с просьбы: сразу по прочтении непременно уничтожить. Теперь оно хранится в государственном архиве…

Позже Липкин говорил мне, что эта книга резко переменила его отношение к Шенгели-поэту. Что он и раньше знал многие его стихи, некоторые ценил — и даже очень высоко, но только благодаря «Иноходцу» увидел в Шенгели замечательно крупного поэта, а ничего подобного «Повару базилевса» вообще никогда не читал…

Стихотворение «Квадрига» Липкин написал в июне 1996 г.

Я был у него в Переделкине несколько дней спустя — уважил настойчивые просьбы прозаика Игоря Шварца, жаждавшего отснять новенькой видеокамерой «говорящего Липкина». Договорившись с Семеном Израилевичем по телефону, я привез к нему Игоря. Съемка длилась более двух часов. По заверению Игоря, пленка та благополучно существует. Хотя получить обещанную копию мне так и не удалось. Все еще надеюсь — пока.

Тогда-то Липкин и рассказал историю стихотворения. Узнав о присуждении ему Пушкинской премии (германского фонда Тёпфера), он был взволнован, долго не мог заснуть. А потом — единственный раз в жизни — ему приснились стихи. Наутро он их записал, сразу набело.

Среди шутов, среди шутих,
Разбойных, даровитых, пресных,
Нас было четверо иных,
Нас было четверо безвестных…

Здесь внезапно память откликнулась пастернаковскими реминисценциями, сначала из «Смерти поэта»: «В предгорьи трусов и трусих», потом — отчетливей — из соседних по времени стихов: «станут… / Как тени, вертеться четыре семейства»…

Но — мелькнуло и ушло. Дальше — иное, дальше о каждом из «Квадриги», из друзей, с которыми вместе начинал. О Тарковском. О Штейнберге. О Петровых. Об уже ушедших. И о себе:

А мне, четвертому, ломать
Девятый суждено десяток.
Осталось близких вспоминать,
Благословляя дней остаток…

Никому еще не удавалось определить границу сна и яви. И попробуй это сделать, если сознание спит, а слух бодрствует. И до него доносится:

Нас было много на челне:
Иные парус напрягали…

И еще:

Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?..

Принимай и записывай. Без черновика.

Стихи были хороши. И все-таки я не удержался — захотелось понять удивительную эту впечатлительность, такую бурную реакцию, казалось бы, все видевшего и пережившего в литературе поэта на сообщение — о чем? — о премии. Ему ли не знать цену всем этим «отличиям». Взять хотя бы одно то, что «старую» Пушкинскую премию Российской академии наук дважды не получил Случевский, зато — опять-таки дважды! — была удостоена ее Мирра Лохвицкая…