Углицкое дело

– Мы с матерью здесь будем, рядом. – После чего махнул ей рукой и они оба, то есть Самойла с Марией, вышли в ту дальнюю дверь.

А Петруша подошел к Маркелу и остановился. Маркел разломил калач и одну половину оставил себе, а вторую дал Петрушу. Петруша начал есть калач. А Маркел не ел, а только смотрел на Петрушу. Когда Петруша съел свою половину, Маркел молча отдал ему свою. Петруша начал есть ее. Он ел медленно. Маркел молчал. Потом не удержался и спросил:

– Хорош калач?

– Хорош, – сказал Петруша.

– И то! Царицын же! – сказал Маркел.

– Я это знаю, – ответил Петруша. – Государь царевич мне такие давывал.

– Когда? – спросил Маркел. – На Пасху?

– И на Пасху, и так просто, – сказал Петруша и доел калач. Утер губы и прибавил: – Ему такие пекли часто, он их жаловал. – После чего не утерпел и начал рассказывать дальше: – Бывало, играем во дворе, и он же с нами, и он кричит: Арина! Это Жданова. Арина, пирогов неси! – кричит. И калачей! И эта несет. Да, – сказал Петруша уже с жалостью, – щедрот от него было много. А, говорил, стану царем, их будет еще больше.

– Кому? – спросил Маркел.

– Нам всем, – сказал Петруша. – А Годунова, говорил, велю зарядить в пушку и выстрелить в Крым.

– Почему в Крым? – спросил Маркел.

– А куда еще?! – удивился Петруша.

– А, верно, – сказал Маркел. После спросил: – А что еще про царевича скажешь? Какой он был?

– Щедрый, – сказал Петруша. – Но строгий. Если что не по его, так сразу палкой!

– По голове? – спросил Маркел.

– Обычно про спине, – сказал Петруша. – Но это не со зла, а для порядка. Он так и говорил: нет среди вас порядка, ироды, сейчас наведу! – и тогда палкой, палкой. Но это редко. И это же не посохом, как у царей заведено. А посох железный! Ну да чего тебе рассказывать, – тут же добавил Петруша, – ты же московский, ты царей навидался. Так?

– Так, – сказал Маркел. После спросил: – А как на него падучая нашла, давно ли?

– Нет, недавно, – сказал Петруша. – На Великом Посту началась. Тогда его, помню, крепко кинуло! Мы все перепугались и кто куда. Люди набежали, успокоили.

– Где это было? – спросил Маркел.

– Во дворе здесь и было, – ответил Петруша. – После, дня через три, опять. Государыня очень разгневалась, кричала: это Битяговские его испортили. Велела гнать его, не пускать его в ворота. А он кричал, что он царский слуга, и не стал денег давать, а все деньги были у него, так Годунов велел, чтобы у царицы денег больше не было, а все бы присылались Битяговскому, а уже он бы выдавал. Государь царевич за это очень крепко гневался: я, говорил, когда стану царем, сперва Годунова выстрелю, а после сразу – Битяговского.

– А после кого? – спросил Маркел.

– А после никого не называл, как будто бы, – сказал Петруша.

– Ага, ага, – сказал Маркел. – А кто его лечил, когда у него была падучая?

– Много кто лечил, – сказал Петруша. – Теперь всех и не вспомнить. Сперва одни, после другие, после третьи, и никто не вылечил.

– А уродка? – спросил Маркел.

Петруша подумал и, глядя себе под ноги, ответил:

– Не знаю я никакой уродки.

– Ладно! – сказал Маркел, усмехаясь. – Про уродку мне сама царица сказывала. – После помолчал, после спросил: – И, говорят, еще был Андрюшка травник с Конюшенной слободы, такого знаешь?

Петруша молчал.

– Это он царевичу дал нож? – спросил Маркел, и это уже строгим голосом.

Петруша еще помолчал, а после ответил чуть слышно:

– Я этого не знаю.

– Эх! – тихо, но очень сердито продолжал Маркел. – А сзади кто тебя хватал? Андрюшка?

– Не знаю я, – сказал Петруша, и его аж затрясло. – Не знаю! – повторил он уже громче.

– Ладно, – сказал Маркел поспешно. – Ладно! Я же тебя не виню. Я же, может, тоже перепугался бы, если бы там тогда был. Хоть ты и малый, а я большой, а все равно страсть какая – царевича ножом зарезали! Или, – спросил, – он сам зарезался? Как было-то?

Петруша помолчал, насупился, а после сказал вот как:

– Нож его как будто сам зарезал!

– О! – сказал Маркел. – Вот как!

А Петруша, а он стал белый-белый, быстро-быстро продолжал:

– Мне мать моя говорила: никому про это не сказывай, Петруша, не может такого быть, привиделось тебе это, скажут, что тебя испортили, околдовали, – и не видать тебе тогда добра, люди злы, Петруша, изведут они тебя тогда, начнут из тебя черта изгонять, молчи! А я тебе сказал!

И тут он даже схватил Маркела за руки, и это получилось очень крепко! Маркел перепугался и сказал:

– Петруша, что ты, что ты, успокойся, я никому не скажу! Вот крест! Вот только руки убери!

Петруша убрал руки, и Маркел, когда освободился, осенил себя крестным знамением и тихо и очень серьезно сказал:

– Как Бог свят! Никому ничего! Беды тебе не будет! Успокойся!

Петруша молчал. Маркел тоже. Так они еще немного помолчали, после чего Маркел сказал:

– Из дому никуда не выходи. И к себе никого не пускайте. А я скоро приду и еще калачей принесу.

Сказав это, он еще раз усмехнулся и сразу позвал:

– Самойла!