Угловая комната

С безразличным жужжанием пришла еще одна фотография от мамы – я посмотрел обе разом: беззаботно-голубая, будто нарисованная акварелью дельта, чистый песчаный пляж, буйная зелень – от зависти захотелось швырнуть айфон вниз, на рельсы. Вместо зелени и пляжа – неповоротливая матовая река, кусками видная с метромоста. Вдобавок брызнул дождь – и настроение совсем испортилось.

Серёжа написал, что ждет на Звездинке с какими-то друзьями. Я шел от метро и считал шведов на лавках, все еще не веря, что в городе столько иностранцев, что можно пить пиво, не пряча бутылку в пакет, что вечно угрожающий российской власти Запад так этой властью обласкан, окружен такой заботой и любовью. Дождь едва моросил – не замечать его было проще простого; только Серёжа блестел под фонарями Настиным дождевиком:

– Отличный ты мне пакет оставил, – сказал он. – Видишь, в самый раз.

Сначала целовал, потом сортир – теперь еще и дождевик забрал. Такого не прокормишь.

«Какими-то друзьями» оказался Андрюха: он коротко отсоболезновал, признался, что его матери тоже диагностировали Альцгеймера. Я почти ответил, что отцу диагностировали целый перечень, но Альцгеймер, к счастью, миновал, – но не стал: какая теперь разница? Мы дошли до «Фиделя», посмотрели на очередь у входа. Решили, что в пизду такой чемпионат: «Жигули» по восемьдесят куда нужнее шведов. Сумели сесть в «Гараже», Андрюха сказал, что не пьет, – утром бить рукав: четыре цвета, сложный сюжет. Серёжа начал заказывать пиво, я перебил – мне захотелось шотов.

– Откуда тут шоты? – поперхнулся Серёжа.

Но все-таки залистал меню:

– Принеси пол-литра перцовки, что ли.

– И борщ, – добавил я.

От перцовки пахло мужским набором – кажется, на это я и рассчитывал. Снова поплыли по стенам веранда, щебенка, такси – неужели все случилось в субботу, а сегодня среда? Потом Сакре-Кёр и Монпарнас, а мог бы быть школьный сортир или подвал. Я поглядел на Серёжу, чертившего по столу ложкой, которой я еще ничего не съел, которой я вот-вот буду есть борщ, и сказал:

– Белова считает, что ты ее изнасиловал.

Серёжа пожал плечами и заговорил с Андрюхой о новых конверсах. Ложка продолжала чертить, оставляя на скатерти неглубокий след – всего на пару секунд.

Появилась корзинка с двумя треугольниками ржаного хлеба, затем – тарелка. В тарелке – солянка вместо борща. Отказаться? потребовать сатисфакции? – похуй. Мы пили, о чем-то вяло говорили; Серёжа в сотый раз взялся объяснять, почему в свои двадцать шесть он ни разу не работал – переводы и заметки не в счет. Лет пять назад – Серёжа догрызал свой менеджерский специалитет – ему ни с того ни с сего написал отец: есть дело, подробности при встрече, на ближайшие полгода ничего не планируй. Встреча случилась через неделю: какому-то партнеру в Сургуте нужен был ассистент, платить обещали три тысячи долларов в месяц, вылет чуть ли не завтра. В оставшееся до самолета время – литература по теме. За литературой пришлось ехать в офис: там некая Марьиванна выдала Серёже с десяток потрепанных книг – «всё, что есть по до́быче нефти́» – с профессиональными ударениями на «о» и на «и». Времени хватило на весь десяток – причем с лихвой: отец не объявился ни завтра, ни через год – доллар успел подорожать в два раза. Когда Серёжа обратно забыл о существовании Сургута, отец таки позвал его на переговоры, чтобы познакомить с партнером. Серёжа опять забредил долларами – отец опять пропал. Последний раз он звонил с полгода назад: всё в силе, денег будет меньше, но и работа – херня; Серёжа поверил – или сделал вид, что поверил, чтобы не отвлекаться от очередного поступления в консерваторию, от пугающего возвращения Radiohead и Земфиры во Дворце спорта. Я вдруг вспомнил, что Земфира тогда еле пела: в середине концерта, как бы объясняя происходящее, она сказала, что два часа назад узнала о смерти Балабанова, и стало так жалко – не Балабанова, а полторы тысячи, потраченные на билет. Утешало одно: где-то в танцевальном партере напрасно сгорали Серёжины три семьсот.

– Сейчас придет Алина, а с ней – бельгийцы, – объявил Серёжа.

Какие бельгийцы? где она их нашла? – спросил было я, но понял, что перцовка сделала свое дело. Рот не слушался: вместо нужных фраз на языке возникали ненужные, совершенно неуместные – будто проступающие сквозь язык водяные знаки:

– Может, ты не хотел ее насиловать. Может, она не так или не то…

– Ты псих? Не вздумай начать при Алине…

– Помнишь про Бабу…

– Что за?..

– Ну, про Фарика – пулярка, Мариен-что-то-там…

– Ты о чем?..

– Он пытался меня трахнуть…

– Точно псих…

– Теперь он умер, его нет…

– Блядь, у тебя что, температура?..

Его ладонь на моем лбу – без колец, безо всякой задней мысли. Я неуверенно дошел до туалета, умылся – увидел в зеркале отдаленно знакомое лицо. Что я такое несу? Зачем это рассказываю? Опять по стенам: веранда, открытки. И повсюду кирпичная пыль – на волосах, ботинках, раковине, балдахине. За столом появилась Алина, Серёжа стал знакомить нас: привет, где-то виделись, не помню где. Потом бельгийцы: трое парней и девчонка – не сумел удержать в памяти имена. Я спросил: