Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

А центральная-то болезнь всего государственного устройства – не с неё ли начинать? Да взявши же в разум и все прежние российские (досоветские) обдумья и поиски – их-то, их-то и накопилось у меня за годы работы над российской эпопеей, их как раз там у нас и не знают, не ведают. Их-то, от основ и подробно, я пытался теперь передать землякам – и виды народного представительства, и немаловажный выбор способов голосования. И – все славные традиции русского земства, и – отдельную важность совещательной структуры – во взаимодействии с управительной.

Из того и другого сложились соответственно 1-я и 2-я части «Как нам обустроить Россию?».

Писал без зараньего строгого плана, само неудержимо вязалось, звено за звеном. Кончил за месяц. Потом работали с Алей. Уже и сыновья смышлеют, уже и с ними советовался. И, для пробы, отослал на совет нескольким эмигрантам. (Важные поправки дали Ю. Ф. Орлов, М. С. Бернштам, А. С. Серебренников.)

Писал я брошюру для периода как будто и «гласного», но ещё далеко не свободного в мыслях. Ещё нельзя было поднимать многие проблемы во всей их полноте и масштабе, как они не вмещаются в «перестройку», и высказывать со всей прямотой: мало того, что миллионы читателей не подготовлены к такому разговору, но и власти – всё та же номенклатура – не напечатают, да и всё. (По приходящим публикациям видел же я, ка́к, как боялись затронуть Ленина или большевизм в целом. Из писем в «Книжное обозрение» тоже выступали закостенелые обломки и даже массивы коммунистического воспитания.) И вот надо было настаивать на преемственности государственного сознания, без чего невозможна мирная эволюция, – но отклонить же «преемственность» ленинской партийной власти. И надо было, пока не поздно, остеречь от безответственных черт парламентских демократий – но разве наших истосковавшихся и голодных людей напугаешь возможными пороками демократического общества? казалось им: дай только демократию! – и сразу наедимся, приоденемся, разгуляемся!

Наконец, и сам язык статьи. Нельзя отдаться затрёпанному газетному языку, к которому уже так деревянно привык советский читатель политической литературы. Пишу сочней и ярче, в духе того волнения, без которого нельзя говорить о сегодняшней советской обстановке, – и слишком увлёкся выразительностью лексики. «Мы на последнем докате» – настолько катастрофичным уже тогда казалось и мне, как многим, состояние страны, – я ещё не предполагал, какие же запасы развала нам предстоят.

Одним из главных движений развала виделся мне уже вполне созревший распад Советского Союза. Многое вело к тому. И острота национальных противоречий, в советской повседневности заглушаемая трубами «дружбы народов», и тот безоглядный развал экономической и социальной жизни, какой повёлся при близоруком Горбачёве. Мне этот близкий распад страны был явственно виден, – а как внутри страны? видят ли его? Крушение Советского Союза необратимо. Но как бы не покрушилась и историческая Россия вслед за ним, – и я почти набатным тоном хотел о том предупредить. Однако поди предупреди – и власти, и общество, и особенно тех, кто мыслит державно, гордится мнимым могуществом необъятной страны. А ведь государственный распад грохнет ошеломительно по миллионам судеб и семей. В отдельной главе «Процесс разделения» я призывал заблаговременно создать комиссии экспертов ото всех сторон, предусмотреть разорение людской жизни, быта, облегчить решение множественных переездов, кропотливую разборку личных пожеланий, выбор новых мест, получение крова, помощи, работы; и – гарантии прав остающимся на старых местах; и – болезненную разъёмку народных хозяйств, сохранение всех линий торгового обмена и сотрудничества.

И обнажал, как безплодно, безсмысленно для народа (и очень выгодно для партийной номенклатуры) потрачены шесть лет «перестройки», и как уже мы расхаживаем в «балаганных одеждах Февраля», – между тем общество необузданных прав не может устоять в испытаниях.

И выше того: политическая жизнь – не главный вид жизни (а именно так всюду увлечённо булькало по поверхности страны), и чистая атмосфера общества не может быть создана никакими юридическими законами, но нравственным очищением (и раскаянием скольких и скольких крупных и малых насильников); и подлинная устойчивость общества не может быть достигнута никакой борьбой, а хоть и равновесием партийных интересов, – но возвышением людей до принципа самоограничения. И умелым трудом каждого на своём месте.