Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

О гибельном пути гайдаровской реформы. (Но ведь Ельцину через несколько часов – беседы на верхах Америки, что ж ему подбивать коленки?) Сказал я: Гайдар оторван от жизни, делает – не то. Ельцин: «Он сейчас растёт; зато смелый». – О границах с Украиной и Казахстаном – ещё раз. (Безполезно: Ельцин тут выразил настроение дружить с Кравчуком. И додружился…) – Как защититься от террора кавказцев на юге, Чечню – не удерживать, а, напротив, отгородив границы, изолировать от России. И хотят от нас уходить – пусть уходят, только без казачьих терских земель. – И как избежать воровской приватизации, не дать расхватывать лакомые кусочки! (Ещё и тут не представлял я масштабов Разграба!) И как нужна крепкая власть, и – жестоко наказывать тех, кто расторговывает богатства России. – А меня Ельцин спросил: можно ли отдать те Курильские четыре острова (тогда шла острая дискуссия), и очень был удивлён, что я не выдвинул возражений. (Если можно отдать десяток действительно русских областей Украине и Казахстану, то держаться ли так страстно за маленькие – и правда не наши – острова с ничтожно малым населением? локальный вопрос, а Япония многим отблагодарит.)

Не убедил я его ни в чём. Без прямой встречи – действительно друг друга не понять. А если бы и прямая – надолго ли закрепятся в нём мои слова? или только до следующего собеседника?

В начале июля в Москве он добросердечно принимал Алю, я через неё послал ему недавно опубликованные материалы: как можно бы защитить Россию от безконтрольного экспорта-импорта, утечки русских капиталов за границу, – он обещал непременно прочесть – да конечно всё впустую. Коменданту Кремля дал распоряжение помочь найти мне для покупки дачу под Москвой – непросто пошло и это. Аля уже месяц колесила в Подмосковьи с нашим другом Валерием Курдюмовым, где только не искали; теперь появилась надежда, – но так и вернулась домой, с участком обещанным, но не утверждённым и не оформленным. А на том участке – ещё дом построить? с кем? как? Казалось – невподым. (И уж никак – к следующей весне.)

И ещё была в Москве наиважная у Али забота: довести до ума начатую ещё при Силаеве в 1990 легализацию нашего Фонда в России. В эту поездку 1992 – много ходила по учреждениям, продвигала, чиновникам такое дело было внове, – но с переходом на 1993 Фонд уже легально действовал в России.

Все эти годы, от роспуска Горбачёвым политического Гулага, – искала Аля новые формы работы нашего Фонда. Теперь появилась возможность помогать и прежним, сталинским, зэкам с «моего» Архипелага, а к Фонду потянулись и бывшие раскулаченные, и дети репрессированных, и даже трудармейцы, – ведь наши беды неисчерпаемы. Оказий для пересылки лекарств уже не хватало, обычная же почта не обезпечивала сохранности, а то и самой доставки посылок. Помогла опять отзывчивая и неутомимая Люся Торн: сначала нашла путь защищённых отправок через минздрав США, потом отыскала и надёжного получателя – Социально-правовую коллегию РСФСР, они получали наши коробки и передавали в Фонд. И весь 91-й и 92-й год Аля слала многочисленные посылки старым зэкам, доживающим в нищете, – лекарства, витамины, кубики супов, чай. Давала адреса и для американских благотворительных фирм, желающих слать помощь в Россию. Купила Соловецкому монастырю моторный катерок, у них не было своей связи с побережьем. – А в 93-м весь наш приход, отца Андрея Трегубова, включился в сбор тёплой одежды, обуви; Фонд закупал консервы, растительное масло, сухофрукты, бельё, прихожане во главе с матушкой Галиной всё это паковали, – и теперь уже мы посылали из Америки целые контейнеры с сотнями тяжёлых коробок – в Москву, Томск, Владимир.

Летом 1992 Аля с Ермолаем и Степаном прожили в России несколько недель (сыновья ездили и на Юг, в мои родные места, на тёплые встречи). Аля же за эти шесть недель много видалась в Москве и со старыми друзьями, и с новыми знакомыми. Повидалась и с Юрием Прокофьевым и открыла ему суть нашего с ним условного сговора: мой возврат через Сибирь и просьбу участвовать в нём. Он горячо взялся, не ошиблись мы в этом человеке.

Аля вернулась – уже вся в России, здесь смотрела на всё глазами невидящими.

Да в России – и я всеми мыслями, я из неё ни одного дня и не отсутствовал. А последние два года такая болезненно острая заинтересованность в ходе русских событий, что порой от них сжимает грудь стенокардия.

А приходило ко мне из России немало и прямых писем (ещё больше пропадало в пути), – и в них неизвестные мне люди обсуждали мой возврат-невозврат. Сильно перевешивали отговоры: «Надеемся, вы не будете торопиться в Россию»; «не спешите с переездом!»; «Россия сейчас – страна пороков всех времён и народов; молодое поколение вас не знает»; «вы больше полезного сделаете там, чем если вернётесь»; «по-прежнему ощущаем тиски старой власти, повремените с возвращением!». А один бывший зэк-уголовник – дружески: «Как бы тебе тут башку-голову не свернули бы твои доброхоты».