Угодный богу

– Всю жизнь? – переспросил китаец. – А сколько тебе будет в годах? Допустим, семнадцать. Год ты живешь у меня, и прибавь пару лет на то, что ты называешь «всей жизнью». Это будет три. Три года. Для тебя, быть может, это и много. Но всегда найдется кто-то старше и мудрее тебя, который поднимет тебя на смех, если ты скажешь о своих годах. Я занимаюсь ювелирным искусством гораздо дольше, чем ты живешь на свете. Так что ты имеешь в виду, когда говоришь, что шел к этому всю жизнь?

– Это несопоставимо с тем, сколько вы живете на земле. – Ответил юноша, потупив взор.

– Вот, я уже слышу слова мудрого человека, – сказал китаец с одобрением.

– И все же это не три года, а семнадцать! – упрямо произнес молодой человек. – Я действительно не помню перед собой иной цели.

– Никогда не говори опрометчиво, иначе будешь несчастным, – ответил Ну-от-хаби. – Подумай прежде, чем о чем-то сказать.

– Ну-от-хаби, – вдруг спросил Тотмий. – Почему у вас нет учеников?

Китаец хитро взглянул на молодого человека:

– Нет достойных.

– А как стать достойным? – не унимался юноша.

Тот еще более лукаво посмотрел на своего раба:

– Зачем тебе это знать?

– Зачем? – молодой человек замялся, но тут же решительно выпалил. – Я бы хотел учиться у вас.

Китаец с улыбкой на губах замотал головой.

– Но почему? Почему, Ну-от-хаби? – воскликнул юноша. – Я не подхожу? Я недостоин вас, потому что я ваш раб, иноземец? Вы не хотите взять в ученики своего соплеменника, китайца, зачем же вам я и отчего я об этом спрашиваю?! – молодой человек вскочил с места, схватил с круга недоделанный кувшин и зашвырнул его с размаха в таз с глиной, а сам принялся мыть руки в другом тазу, где была вода.

– Нет, – тихо ответил китаец. – Все это не имеет для меня никакого значения.

– Тогда что же? – спросил раздосадованный юноша.

– Ты напрасно уничтожил хорошую работу, – Ну-от-хаби кивнул в сторону глины, валявшейся в тазу.

– Вам не понравилось.

– Всегда верь себе. Даже те, кого ты уважаешь, нарочно или случайно могут высказывать ошибочное мнение, – произнес китаец и глубоко вздохнул.

Потом сказал:

– Знаешь, Тот-мий, каждый наделен своим даром. У кого-то это красота, у кого-то – чудесное зрение. Мой учитель выбрал меня из числа многих, увидев мои иероглифы. В то время я мечтал о ремесле художника. Ни я, ни другие не видели ничего особенного в том, как я выписывал знаки, для меня это не имело значения, я стремился рисовать совсем другое. Но старый ювелир Лок-хинь усмотрел в них особую отточенность линий, вкус, твердую руку и, как он говорил, учуял легкое дуновение зарождающегося дара. Он взял меня и обучил прекрасному делу. Одного из всех. Его сыновья ненавидели меня, их было четверо, но весь дар, данный семье, боги заключили в их отце, не пролив из этого священного кувшина на детей ни единой капли. Так и с тобой. Пойми, я не могу сделать из тебя ювелира. Потому что ты непригоден к этому.

– Понятно, хозяин, – молодой человек взял тряпку и стал вытирать руки; все его движения были нервны и импульсивны.

– Да, ты не ювелир, ты рожден с другим даром, какого нет у меня, – продолжал размышлять вслух Ну-от-хаби. – Тебе не дано копаться в мелких вещах, корпеть над едва различимой линией, поворотом завитка, зубчиком оправы. У тебя стремление не к плоскости, а к объему, к большому, массивному. Ты прекрасно чувствуешь оттенки, свет и тень. Настолько, что смог бы стать художником…

– Но, хозяин…

– Меня зовут Ну-от-хаби. Прискорбно, что это имя никак тебе не дается, – невозмутимо сказал китаец, разгуливая по дому.

– Я помню, я оговорился, – поправился юноша, боясь, что ювелир прекратит разговор, так волнующий его сердце.

– Ты умеешь сознавать свои ошибки и не боишься говорить о них, – это очень дорогое качество, его нечасто встретишь даже среди сильных духом людей! – Ну-от-хаби дружески похлопал юношу по спине. – Мне не жаль обучить тебя своему искусству…

– Благодарю вас! – поспешил обрадоваться молодой человек и услышал:

– Но вряд ли это принесет тебе удовлетворение. Потом, когда ты поймешь, что занят нелюбимым делом, к которому остыло сердце, ты будешь обвинять меня и покрывать позорными словами память обо мне.

– Нет!

– Да, Тот-мий! Ты не из тех, кто простит себе это. Ты не сумеешь долго терзать свой дар, держа его в клетке чуждого тебе ремесла. Я старый человек, я знаю, что истинный твой покровитель, живущий внутри тебя, оставит память о тебе в делах твоих и твоих работах.

– В каких работах? Ну-от-хаби? – у Тотмия кончалось терпение.

– Посмотри на свои твердые руки, сильные кисти, чуткие пальцы. Это не орудия ювелира. Сравни, – китаец показал юноше маленькие сухие ладони и пошевелил фалангами нервных остроконечных пальцев. – Сам бог создал тебя для твоего дела. Ты действительно не гончар. Но ты не ювелир и не художник.

– А кто? – широко открытые глаза юноши с жадностью ждали ответа.

– Ты будешь скульптором, – заключил Ну-от-хаби.

– Скульптором? – неуверенно переспросил молодой человек.