Угол

Первым сообразил боцман. Капитан, как раз повернувшийся к нему, заметил, как его лицо налилось кровью, и подумал, что тот опять не сдержится и заедет хаму в наглую рожу своим кулачищем. Однако вместо этого боцман как-то медленно поднялся, неожиданно растерянно пробормотал «спасибо» и, схватив старпома за плечо, потащил того назад за их столик.

Непонимающий Урмазор, молча наблюдавший эту сцену, открыл рот, чтобы потребовать объяснений, и в этот момент дошло и до него. Резко развернувшись к матросу, он уперся взглядом в смотрящие прямо на него светло-зеленые глаза — светло желтый ободок зрачка с зеленым полем внутри. Лампа по-прежнему светила в лицо матроса, и теперь капитан видел цвет его непривычных глаз очень хорошо. Так хорошо, что ему стало не по себе. Опьянение мгновенно слетело с него — капитан вырос в мире скелле и очень хорошо знал, что значит маленький фокус, только что продемонстрированный ему. Загадочному матросу ничего не стоит зажечь лампочку где угодно — в том числе и в глупой голове Урмазора. Единственное, что не укладывалось в его голове, так это то, что вместо скелле напротив него сидел мужчина. Мир в голове капитана в этот момент перевернулся.

9

Я спокойно доел. Маленькое происшествие не испортило мне настроение. Меня по-прежнему занимали странные в данных обстоятельствах вопросы. Почему местные мужчины не испытывают того же воздействия от черной дыры, как и я? Почему скелле, очевидно, воспринимают его совершенно другим образом? Мозг не желал окунаться в реальность, а искал убежище в тихом и спокойном мире загадок, гипотез и теорий. Противоречие между тем, о чем я, по идее, должен сейчас думать, и тем, что на самом деле вертелось в голове, достигло, наконец, моего сознания.

Чувствовал я себя неважно — очень длинный день, и конца ему пока не видно. Сам, как ушел на встречу с таможенником, почему-то не пожелавшим явиться на ужин, так и не вернулся. Вместо того, чтобы уйти в уютную каюту на яхте, выделенную мне хозяином, и завалится спать, я сижу один за столиком в постепенно наполняющейся народом таверне, ожидая очередных приключений на свою голову.

Компания, заявившаяся разбираться с наглым матросом, испарилась. Их столик заняли какие-то деловые люди, посматривавшие на меня с некоторым недоумением — что это за матрос, занимающий целый столик в уважаемом заведении в час пик? И почему хозяин его не прогоняет или не подсадит к нему кого-нибудь? Энергия, зачерпнутая мною во время стычки, постепенно уходила. Почувствовав, что я достаточно разрядился и не сожгу заведение вместе с хозяином, случайно испугавшись какой-нибудь неожиданной глупости, я засобирался. И в этот момент появился Сам.

Глава семейства был хмур и напряжен. Заметив, что я уже поднялся из-за стола, он кивнул мне и, не дожидаясь, вышел на улицу. Выскочив следом, я его не обнаружил. Лишь отойдя от таверны и немного привыкнув к темноте, я заметил силуэт, дожидавшийся меня рядом с дорогой к причалам.

— Что он сказал? — спросил я Сама, едва только приблизился к нему.

Тот развернулся и быстро направился в сторону яхты. Я был вынужден следовать за его спиной, так как почти ничего не видел во тьме. Когда мы спустились к дороге, идущей вдоль причалов, Сам соизволил мне ответить:

— Расскажу все на судне. Если коротко, все плохо — скелле замешаны по самые уши, — бросил он и быстро зашагал вперед.

Пришлось терпеть. Мы быстро прошлись вдоль берега и почти вбежали на яхту. Только на борту стало заметно, насколько был напряжен Сам. Едва поднявшись по мосткам, он уже командовал капитану:

— Сбросить все сходни. Выставить охрану на палубу. Снимаемся, едва рассветет. Идем в Арракис.

Я безмолвным наблюдателем следовал за хозяином судна. Наконец, отдав все распоряжения, Сам поднялся в кают-компанию. Появившегося матроса он отослал и лично занялся смешиванием орешка.

Помещение было отделано в классическом стиле — темная деревянная обшивка, много бронзы, полированная мебель, красивый ковер на полу. Я забрался в глубокое кожаное кресло и не торопил хозяина — рано или поздно расскажет. Так и оказалось. Усевшись напротив меня, Сам отхлебнул порядочную порцию орешка — я отказался, помолчал и, наконец, заговорил: